Химяк (Яковец по мужу) Елена Петровна

Родилась 7 октября 1925 года в селе Лебединцах Андрушовского района Житомирской области, українка. В семье было шестеро детей, от 1922 до 1931 года рождения. С 1938 года семья осталась без отца. Его репрессировали и расстреляли. В 1957 году его реабилитировали.
В 1940 году на военную службу призвали моего старшего брата Константина и я осталась старшей из детей. Школу пришлось оставить. Я помогала матери растить детей, ходила в наш свеклосовхоз на поденные работы. Наша хата стояла около леса, я ходила в лес собирать сухие ветки на топливо. Когда стало холодно, я обувала отцовские сапоги, другой обуви не было. В декабре 1941 года наш староста с двумя полицаями ехал из Андрушовки через лес домой, в с.Лебединцы. И в лесу их убили. Кони пришли домой сами, с тремя трупами в санях. А в начале февраля 1942 года в наш дом явилась полиция. Следы моих сапог вели из леса в наш дом. Напрасно моя мама доказывала, что в лесу мы всегда собирали дрова и кроме дров нас ничего не интересует.
Меня посадили на сани и повезли в район Андрушовку, прямо в больницу. Там в коридоре уже были юноши и девушки из окрестных сел. Нас пропустили через медкомиссию. Один из врачей был в немецкой форме. Начальник полиции на меня кричал: «Кого в лесу видела, с кем разговаривала». — Я ничего не знала, никого не видела. Через три дня нас набрали около 60 человек и тогда подъехало несколько больших саней. Нас посадили по десять человек на сани. Впереди сидели ездовой и полицай с автоматом, сзади сидел немецкий солдат, также с автоматом. Нас повезли в город Бердичев. Когда проехали район Червоное, дорога пошла через лес. Некоторые юноши стали прыгать с саней и бежать в лес в разные стороны. Немцы погнались за ними, а полицаи навели на нас автоматы. В лесу слышалась стрельба. Немцы вернулись без беглецов. Что стало с ними – неизвестно. В городе Бердичеве нас поместили в сборный лагерь на Лысой горе. Еще раз прошли медкомиссию. Кормили плохо. Давали по две вареных картошки и кипяток. Никуда не выпускали. Вокруг лагеря была колючая проволока и охрана. Когда бараки заполнили, нас погнали на вокзал и погрузили в товарные вагоны без нар. Набили очень плотно, сесть было негде. Ехали стоя, дышать было трудно из-за вони, некоторые падали в обморок, мочились на пол. Два раза в день поезд останавливали, нас выпускали на несколько минут под конвоем. Кормили два раза в день — по две вареных картошки и вода. Юноши ночью чем-то царапали Пол, отрывали на полу доски и тогда через это отверстие некоторые прыгали на ходу. Поезд останавливали и начиналась стрельба.
Из нашего села я была первая, отправленная в Германию. После меня еще отправили в 1942-1943 гг. около десяти человек. Насколько мне известно, из нашего района добровольцев в Германию не было. Не могу точно сказать, сколько ехали, день и ночь смешались в моей памяти. Приехали на какой-то вокзал под землей, как метро. Прошли баню и санпропускник. Одели в спецодежду. Брюки и куртка темно-зеленого цвета, ботинки на деревянной подошве. Вызывали по спискам. Спрашивали: сколько лет, образование, профессию – через переводчика. Нас рассортировали на 4 группы, погрузили в пассажирские вагоны и повезли по назначению. Через день мы приехали в город Бройштадт около большого города Ганновер. Нас поместили в концлагерь. Вход через ворота с охраной. Вокруг лагеря колючая проволока и вышки с часовыми. Внутри лагеря были бараки. В бараках трехярусные нары. Я попала на самый верх. В бараках помещалось несколько бригад – все женщины. Бригадиры были женщины из наших заключенных. Нам дали нашивки «ОСТ» на куртки и номера. Я свой номер забыла. Я попала в бригаду разнорабочих, наверне, из-за малого образования. Мы после бомбежек сразу выходили закапывать воронки от бомб, ремонтировать, расчищать дороги, очищать подвалы.
Мы обслуживали канатную дорогу. По ней шли вагонетки с какой-то породой или рудой. Все, что падало на землю, мы подбирали и складывали в вагонетки на рельсах. Откуда и куда шла эта канатная дорога, я не знаю. Говорили, что это руда или порода шла из-под земли. Всегда на работе нас сопровождал конвоир. Он всегда был сердит и ругался. Если он называл кого-то «русиш швайн», то надо было отвечать: «Да, я швайн (свинья)», — иначе он бил плеткой. Кормили два раза в день очень плохо. Давали суп (бурда) из брюквы и 200 граммов чего-то похожего на хлеб. Еще давали ерзац-кофе без сахара по 1 кружке. От такой еды и работы я часто болела. У меня началось малокровие, головные боли. В барак приходил врач, осматривал, но никаких медикаментов не давал. Если на работу не выходила, то хлеба не давали, давали только одну баланду. Никакой зарплаты мы не получали. За все время пребывания в Германии я никогда не держала в руках немецких денег – марок. Писать письма и получать их запрещалось. Другие бригады нашего барака и лагеря ходили на другие работы на разные предприятия.
За нашим лагерем были еще другие лагеря. В них находились поляки, французы. Наверне, все эти мелкие лагеря были филиалы главного лагеря в г.Ганновере. Наш лагерь не бомбили. Город Бройштадт, где был лагерь, бомбили, но не очень часто. А город Ганновер союзники бомбили почти каждый день и даже в нашем лагере в это время вылетали стекла из окон. В конце апреля 1945 года рано утром к лагерю подошли американские танки. Они обстреляли вышки с часовыми и немецкую казарму. Охрана разбежалась. Затем раздались крики: „Победа! Победа!”
Это были, как мы потом узнали, войска 9-ой американской армии генерала У.Симпсона. Нас переселили в другой лагерь, в город Ганновер, поселили в бараки лучшего типа. Там были комнаты и постели. Нас поместили по 4 человека в комнате и взяли на довольствие. Кормили из американской походной кухни. После германской брюквы для нас наступил «санаторный режим»: рис, овсянка, мясные консервы, сухое и сгущенное молоко и другая вкусная и питательная пища. Затем нас привели в склад в подвале. Там было много вешалок с разной одеждой. Каждому дали один комплеккт одежды: пальто, туфли, платье, белье, чулки и т.д. Недели через две за нами приехали представители из СССР. Американцы предлагали всем желающим остаться. Кое-кто остался. Я не имела более трех лет известий из дома, мне было очень жалко маму, братьев и сестер, я рвалась быстрей домой. Нас погрузили на американские автомашины, выдали на дорогу паек в консервах и мы поехали в СССР. В советской зоне оккупации Германии мы пересели на автомашины Советской Армии и поехали дальше, к границе СССР. Первая проверка для нас была на границе советской оккупационной зоны, в каком-то бывшем концлагере. Вторая проверка была в Польще, в г.Кракове, и третья — в Белоруссии, на границе СССР. Проверяли люди в советской военной форме. Задавали вопросы: „Кто? Откуда? Как попала в Германию? Что там делала?” — и т.д. По дороге домой некоторые советские солдаты нас обзывали, оскорбляли. Нас кормили из военной походной кухни, поэтому оскорбления приходилось терпеть. 14 июля 1945 года все проверки закончились, нами стали заниматься гражданские власти. Нас разбили на мелкие группы по районам и организованно отправляли поездом по домам. Таким образом в свое село я приехала 16 августа 1945 года. Мне никто не выдал на руки никакого документа, нас всегда в дороге кто-то сопровождал, сопровождающий сдал наши документы туда, куда ему приказали. В своем сельсовете я получила только справку на получение паспорта. В селе мне было очень трудно. Хорошую работу мне не доверяли. Пребывание в Германии, даже в качестве «рабыни», считалось большим «грехом». Сам председатель сельсовета посоветовал мне куда-нибудь уехать. Я уехала в город Львов, там проживали родственники моего отца. Во Львове я получила временный паспорт. Но, наверное, в номере или серии паспорта был какой-то скрытый шифр? Меня на хорошие предприятия не принимали, говорили, у нас нет мест. Я работала прачкой, няней, уборщицей. Потом завербовалась на стройку. Во Львове я познакомилась со своим мужем, он там служил в Советской Армии. Я ему рассказала о своей жизни. Он сказал: „Потерпи немного до моей демобилизации”. В октябре 1950 года муж демобилизовался и рассчитал меня со стройки – « в связи с выездом с мужем». В те годы рассчитаться было не так просто. Затем мы сменили несколько городов, сменили несколько моих паспортов. При этом каждоый раз платили штраф «за потерю».
До 1957 года мы вообще нигде и никому не говорили о моем пребывании в германском рабстве. А дальше у меня уже никогда проблем с моей биографией не было. Отпала необходимость что-то от кого-то скрывать. Остались только проблемы моего здоровья: 3 года «каторги», систематическое недоедание, круглый год обувь на деревянной подошве, без теплых чулок зимой, непрерывное стрессовое состояние. У меня уже в 20 лет начались сердечные болезни, которые на сегодня превратились в гипертонию V-VI степени. Непрерывные простуды зимой превратились в хроническую пневмонию, а на сегодня в бронхиальную астму. До 1965 года я вообще не могла работать постоянно на производстве, в основном из-за сердца. С 1965 до 1986 год я с трудом заработала себе трудовой стаж на пенсию, да и то на легкой работе, поэтому у меня и пенсия небольшая.