Семергеева (Пастухова) Елена Александровна

Родилась 7 сентября 1925 года в городе Кривой Рог, Днепропетровская область, в семье рабочего Александра Иннокентьевича и Варвары Арсентьевны Пастуховых. Помню себя с 4-х лет, когда моя мама с бабушкой и детьми (со мной и младшей сестрой Луизой, 6-ти месяцев) отправилась в г.Киев к отцу, куда он как «выдвиженец» был направлен на учебу в институт. Когда мы гуляли на улице с детьми, меня похитила женщина, привела к себе домой и хотела оставить. К счастью, муж этой женщины сильно запротестовал, я плакала, и она отвела меня в приют. На второй день родители нашли меня – Ленину (так назвали меня в честь В.И.Ленина). Жили мы очень скромно: мы, дети, то у одной бабушки, то у другой – в рудничном поселке. Жилья – квартиры не было, родители – по чужим углам, снимали комнату у знакомых в городе. Наконец они решили построить свое жилье – хату. Строили на две семьи своими силами. Отец за это чуть не пострадал – грозили исключить из партии (он был членом КПбУ с 1925 года) за то, что он строил частный дом. Хотя «чистка» партии в 1934-1935 гг. для него прошла благополучно, родители все время жили в напряжении и страхе, что вот-вот отца могут «забрать» — репрессировать. Когда ночью по улице проезжала автомашина, думали, если остановится, то за отцом. А утром узнавали, что тот или другой сотрудник не вышли на работу, значит, их уже не будет, «забрали». На этот случай у нас в доме около порога стоял вещмешок с бельем и сухарями.
Годы были страшные. Голод 1932-1933 г.г., коллективизация, так называемая «хлебозаготовка». Мы выжили с большим трудом. Семья иногда получала «партизанский» паек (кое-какие крупы, ржаную муку и т.п.). В революцию отец воевал в партизанском отряде у Валявко. (В г.Кривой Рог в южной части на руднике была железорудная шахта имени Валявко.) Отец – бывший красный партизан – побывал и в плену у Белой армии. Спасла его моя бабушка, Анастасия Захаровна. Она привезла отца смертельно больного тифом домой, выпросив на коленях у самого Антона Ивановича Деникина. Он отпустил моего отца с бабушкой, чтобы не распространять тиф в лагере пленных и армии. Эта семейная история стала мне известна впоследствии по рассказу моей бабушки.
В 1933 голодном году в возрасте 8 лет я пошла в первый класс в украинскую школу № 10. Эта школа – старое одноэтажное дореволюционное здание красного кирпича с печным отоплением. Зимой она не отапливалась, так как не было топлива, мерзли ноги и руки. Сидели по 3 ученика за одной партой. В обед детей подкармливали, давали какой-то суп и немного хлеба. За хлебом мама занимала очередь с вечера, а ночью ходила отмечаться. Из очереди кто-нибудь из мужчин ночью дежурил. Процедура получения хлеба была длительная: хлеб резали и взвешивали на весах. Позднее его стали раскладывать в подписанные мешочки. Давали по 200 гр. на рабочего и по 100 гр. на иждивенцев. В городе был так называемый «закрытый» магазин «Торгсин», где за золото можно было купить некоторые продукты (крупы, кусковой сахар и прочее). Отец потерял зубы в плену, а в период НЭПа вставил несколько золотых, их пришлось снять и поменять на продукты. Процветало воровство, бандитизм. Люди большей частью сидели дома. Во многих домах не было радио, водопровода и канализации. В селах судили людей, которые собирали в полях оставшиеся колоски. Соседку, мать наших подруг, осудили за это на 5 лет и сослали в Воркуту. Дисциплина на службе была очень строгая, за опоздание на работу на 2-3 минуты сначала порицали, а потом – судили.
Перед самой войной у нас появился служебный телефон, у отца – служебная машина-пикап. Отец работал автоинспектором «Главруды». В 1938 году построили новое здание школы – трехэтажное. Жизнь постепенно налаживалась. «Жить стало лучше, жить стало веселее» (И.В.Сталин). В 6-м классе я участвовалв в школьном хоре, в художественной самодеятельности. Мне подарили шелковый красный галстук, приняли в пионеры, и я очень этим гордилась. Во дворе нашего дома собирались соседские дети – школьники. Мы репетировали, создавали театр, я делала маски из картона, а отец (в молодости он участвовал в народном театре) помогал нам – аккомпанировал на гитаре или мандолине. Около дома посадили несколько фруктовых деревьев. Мы могли уже держать поросенка, и, помню, мы с сестренкой ходили рвать ему лебеду и щерицу. Ждали праздников с нетерпением, считали дни, когда они наступят. Был праздник, теперь уже забытый – МЮД (Международный Юношеский день) – 1 сентября. В 1939 году был восстановлен еще один праздник – Новогодний. Дети и школьники были очень рады. Мы заранее купили елочку, еще 12 декабря, и не могли дождаться, чтобы ее поставить. Сами клеили из бумаги и ваты елочные украшения. Сам процесс изготовления игрушек был нам, детям, очень интересен.
Окончив 7 клаcсов, я поступила в Криворожский горнорудный техникум на геологический факультет. Но вдруг как гром, как ураган началась война, разбив наши мечты, наши надежды, прервав нашу мирную жизнь.

Война – годы тревог

22 июня 1941 года по радио услышали голос Левитана: «Сегодня, в 4 часа утра бомбили Киев, фашисты вероломно напали на нашу Родину. Началась Великая Отечественная война». Это был шок, люди собирались вокруг громкоговорителей, обсуждали страшную весть. А ведь был заключен с немцами Пакт о ненападении?! Через несколько дней началась бомбежка рудников нашего города. В самом городе копали «щели» (канавы, покрытые досками и присыпанные землей). Дома люди прятались в погребах. Взрослое население рыло окопы на подступах к городу. Отец неотлучно был на работе в штабе, а я как старшая дочь носила ему что-нибудь поесть. Он занимался организацией и мобилизацией автотранспорта для фронта. Я просила взять меня добровольцем на фронт, но сказали, что я еще мала – «подрасти». Для эвакуации нам выделили машину-полуторку на 4 семьи. Красная армия отступала, и, сбросив с машины наши пожитки, мы эту машину отдали отступающим военным, часть из которых шла пешком, а некоторые раненые в обозе на лошадях. Отец эвакуировался в досрочном порядке с предприятием, под обстрелом, не успев попрощаться с семьей.

Оккупация

Немцы наступали, так что через полтора месяца после начала войны мы оказались на оккупированной фашистами территории. Все трудоспособное население в период оккупации должно было быть зарегистрировано и состоять на учете на бирже труда. С начала 1942 года в первую очередь молодежь принудительно отправляли на работу в Германию и другие страны-сателиты, подконтрольные Третьему рейху. Я с моей матерью были зарегистрированы на бирже. Любыми путями приходилось как-то выкручиваться от угона и пытаться выжить. Некоторое время я пряталась у своей тетки, которая жила за городом. Осенью вброд через реку мы ходили на брошенное колхозное поле, чтобы найти что-нибудь из оставшихся овощей. На взятой у соседей тачке-повозке мать перевезла кукурузу из нашего огрода. Огороды – участки земли по 4 сотки – выделяли до войны предприятия своим сотрудникам. Мы сами высаживали, в основном, кукурузу, тыквы и даже очистки картофеля ради экономии. Урожай с огорода был поддержкой и раньше, а в оккупацию эта кукуруза спасла нас от голодной смерти. Зимой 1942 года я заболела, простудила ноги. Из-за болезни я не могла ходить и на некоторое время получила отсрочку медкомиссии биржи от угона. Фронт отступал на восток, и мы оказались в тылу врага. Люди выживали, кто как мог. Мама стирала белье у фольксдойче, которые сразу стали господами. Открылись кое-где украинские школы. И я пошла учиться в 8-й класс, затем на курсы кройки и шиться, куда меня устроила хозяйка моей матери. Занимаясь на этих курсах, где учили кроить, шить и немецкому языку, я получала отсрочку от угона в Германию. В это время началася интенсивный угон молодежи. Однажды я встретила свою школьную подругу Нину Н., которая работала уборщицей в управлении лагеря советских военнопленных. Через нее мы получили записку, что брат моей мамы – дядя Алексей (Алеша) находится в этом лагере и тяжело болен. Больных тифом и умерших вывозили куда-то в яму, в зону обрушения горных выработок. Через сапожника – отца моей подруги, работавшего в сапожной мастерской лагеря, узнали у немецкого солдата, когда и куда будут вывозить умерших и умирающих безнадежно больных пленных. Когда этот солдат принес в мастерскую починить свою обувь, бабушка подкупила немца, и по дороге в «яму» он отдал «хоронить» моего дядю. Мы приволокли его к нам домой, прятали и сами лечили. Постепенно дядя стал поправляться. (Повторилась история с моим отцом.) Когда дядя выздоровел, то перешел линию фронта, снова воевал в Советской армии, дошел до Берлина и участвовал в его взятии. После войны он работал в Криворожской геологической экспедиции, умер в 1990 году.
Когда мы с матерью ходили в ближайшее село, чтобы поменять кое-какие пожитки на продукты, или за город к тетке, то некоторые соседи стремились нас затронуть, ущемить: распространяли слухи, что рядом с ними проживает семья коммуниста, а мать и дочка связаны с партизанами. Было очень страшно: участились расстрелы коммунистов, евреев, заложников и некрещенных. При немцах открылись некоторые уцелевшие церкви и молитвенные дома, так что мать нас срочно крестила, дали мне имя Елена вместо Ленина. Все чаще полиция проверяла наш дом, мне приносили повестки явиться на биржу, подвергали расспросам соседей, мать и бабушку.
Но вот немцы отступают, начались облавы и поголовный угон в рабство. Люди попадались на базаре, на улицах, забирали и из дома. По дороге меня схватили, пришлось переночевать в полиции, но людей собрали мало, и нас на время отпустили. Спустя пару дней во время облавы я пряталась в подвале у соседей и, возможно по навету, полицай меня обнаружил и арестовал. Мать в плач, дала наспех кое-какие пожитки в руки, и я с другой молодежью была отправлена на Криворожскую железнодорожную станцию. Это было 2 сентября 1943 года.

В пути

Нас погрузили в товарные вагоны, прямо на пол, на солому, закрыли дверь на засов, и началась долгая дорога. Ехали больше недели под бомбежкой и обстрелом. Однажды поезд-эшелон остановился, дверь нашего вагона открылась, и мы смогли бежать от поезда в сторону посадки. Когда налет закончился и был свисток, люди опять шли в свой вагон на свое место. В этот раз я с двумя девчатами отстали и пропросились в селе к людям в хату. Нас пустили и пару дней мы оставались у них, спали на печи. (Здесь я впервые спала на печи.) Но ночью произошла облава, в хату ворвались калмыки в восточных халатах, сбросили нас с печи и батогами погнали на станцию. Где-то уже на территории Западной Украины, на границе с Польшей, на остановке в поле за селом увидели, как пасется беленький козленок. Один шустрый парень из нашего вагона выскочил, отвязал его и вбросил в мешок. Когда поезд тронулся, парень ободрал козленка, разделил на куски, и мы сырым съели его – настолько были голодны. Если у кого что и было из дома, то давно было съедено. Сколько дней ехали – не помню. Наконец нас выгрузили из эшелона, построили рядами и направили сначала в распределительный лагерь.

В неволе

Распределительный (фертайлункслагерь) лагерь находился в городе Линц, в Австрии. По прибытии нас поместили в зале кинотеатра, и мы спали, сидя на стульях. Кому повезло, то укладывались, не раздеваясь, на полу на сцене – здесь можно было лежать и вытянуть ноги. Утром сняли отпечатки пальцев, раздели догола, провели медкомиссию о пригодности к той или иной работе. Я с группой более худых и слабых была направлена в женский рабочий лагерь (фрауеностлагерь) в г.Вену. Нас перевезли в огражденный колючей проволокой лагерь в пригороде г.Вены. На проходной был часовой. Свободного передвижения после отбоя не было. На территории лагеря находились серые деревянные бараки, расположенные вряд, параллельно друг другу. В центре, в бараке была столовая, у входа – умывальник. В жилых бараках помещалось человек по 20-30. Спали на двухярусных нарах. Подъем с рассветом, развод и наряд на работу. Кормили утром и вечером после работы супом-похлебкой из брюквы или шпината с куском хлеба, иногда и с кусочком маргарина, и эрзац-кофе. Утром часть хлеба съедали, а часть брали с собой. На участок работы ходили по 15-20 человек, по счету, в сопровождении пожилого австрийца – господина Шульца, или девушки в военной форме – фройлайн Эмми. Если нас возили на открытой грузовой машине, то потом мы ее нагружали. Сопровождающие нас надзиратели давали работу и требовали ее выполнения. Выполняли, в основном, земляные работы на строительстве бомбоубежищ, на уборке строительного мусора, по сбору металлолома, на погрузке и разгрузке угля на железной дороге. Я была очень слаба, болезненна, подруги помогали мне выполнять норму, особенно при погрузке на машину. Старалась не выделяться, не высовываться: боялась, узнают, что я дочь коммуниста, так как дома при немцах наша семья преследовалась и чуть не пострадала. Выручала бабушка – мамина мама, умело разговаривая с полицаями. После работы возвращались также по счету на вечернюю проверку. Номера не было, а на груди носили нашивку – прямоугольный лоскут голубой ткани с белыми буквами «OST», что означало – мы из восточного рабочего лагеря. Если ходили пешком на работу и с работы строем, то нас заставляли петь. Так как я была с группой, в основном, западноукраинок, то пели: «Ще не вмерла Україна, і слава, і воля, ще нам, брати молодії, усміхнеться доля…», а в бараке иногда «орали»: «В бой за Родину…». Слава Богу, все сходило с рук, до поры до времени.
Такая жизнь продолжалась до конца 1944 года. Зимой в начале 1945 года в лагере появился агитатор, который вербовал в Германию на строительство подземных сооружений на острове Рюген. Нам было все равно. Тогда просто отсчитали группу, в которую попала и я, а затем отправили на север. Из города Штральзунда узкоколейкой (маленькими вагончиками), на пароме через пролив переехали на остров. Мы шли пешком по песку, пока не прибыли в лагерь недалеко от моря — серого холодного и неприветливого. В лагере были такие же бараки, как и в Австрии, такие же двухярусные нары. На берегу ветер перекатывал сухую морскую траву, которую мы собирали, а затем спали на ней на нарах. Кормили здесь также утром и вечером. Похлебка была из рыбы – трески. С рассветом – подъем, на работу – под надзором, с наступлением сумерек заканчивали работу. Выполняли земляные работы: даже зимой там росла низкая зеленая и густая, как щетка, травка, которую снимали пластами, грузили на машину и увозили якобы для маскировки новых дзотов.
Во время воздушной тревоги по дороге в лагерь началась суматоха, мы стали прятаться от бомбежки. Я с двумя девчонками сбежали, по дороге на станцию прихватили чемоданчик с едой, который кто-то из пассажиров забыл в спешке под лавкой. Когда все немного стихло, мы смешались с пассажирами, которые торопились на поезд, сели на паром через пролив и прибыли в Штральзунд. Мы ходили по хозяевам, что-то делали за еду и хлеб, пока не попали в руки полиции. Нас задержали где-то под Берлином, конвоировали, закрыли и держали в помещении недолго, так как во время бомбежки часть здания рухнула, и наш конвоир исчез. Мы стали свободны, но дрожали от страха, плакали. Немецкая медсестра дала мне успокоительное лекарство. Кто-то попал под завалы, лежали убытие и раненые. В это время никому до нас не было дела. Мы скитались голодные, без крышы над головой, просились к хозяевам – подрабатывали за еду. В Саксонии нас снова схватили полицейские, сдали в женский рабочий лагерь в городе Дрезден. Там нас научили в срочном порядке делать «дымовую завесу»: во время воздушной тревоги нужно было бежать к аппаратам (баллонам с кислотной смесью), расставленым недалеко от каких-то объектов, откручивать вентиль. Тогда из баллона вырывался едкий белый дым, окутывая и маскируя эти объекты и нас тоже. Слезились и краснели глаза, на руках образовывались язвочки после того, как после налета чистили распылители – «дюзы». Во время воздушной тревоги после этой работы мы задыхались, бежали в укрытие, в бункер, но двери уже закрывались изнутри, и мы оставались снаружи. Однажды, не попав в укрытие, я прижалась к небольшой нише в двери бункера. Меня обсыпало обломками и землей, но я чудом уцелела. Город подвергался сильной «ковровой» бомбежке, и в небе гудели тяжелые американские бомбардировщики, они летели волна за волной и бомбили. Вокруг все горело и грохотало. Огромное зарево ночью стояло над городом. Мне казалось, что я попала в ад. Я молилась и поверила в Ангела-хранителя.
Когда уже не стало объектов для маскировки, а среди сплошных руин возвышались только бункеры – железобетонные бомбоубежища, мы опять разбежались. Скитались, пока нас не собрали и не отправили на запад, в Тюрингию, в город Заальбург. Город небольшой и для военного времени довольно тихий. Самый главный объект – пешеходный мост через реку Заале. Нам выдали новые спецовки – комбинезоны и ботинки. В гольцшугах, которые были у нас на стройке, мы бы не смогли бегать. Нас разделили на группы, и меня с девчонкой из Украины (г.Краматорск) поселили в землянке около моста. Работа была та же: маскировать – «окуривать» этот мост. На берегах реки стояли такие же аппараты-баллоны. Воздушные тревоги (флигералармы) еще были, но уже не бомбили. Была весна, апрель, конец войны приближался.
Эти самые страшные приключения в Германии продолжались с января 1945 г. по 17 апреля 1945 года – день нашего освобождения американскими войсками. Мост через реку был взорван. А на другом берегу реки мы видели американских солдат. Мы были от них на другой стороне реки и опять разбрелись в поисках пищи к хозяевам. Помню до сих пор этот кусок черного хлеба, намазанный смальцем, который подал нам один бауэр, — это было самым вкусным за все время моего пребывания в неволе.

Освобождение

Людей перевозили на другую сторону реки лодкой. Так мы переправились в город Заальбург, оккупированный американскими войсками. Здесь я впервые попала в немецкую семью, которая меня приютила. Это была хозяйка лет 45-ти с тремя детьми: дочь Ирма, моя ровесница, и два мальчика 5-ти и 6-ти лет. В доме этой хозяйки Эльмы собирались антифашисты-югославы, а затем к ним примкнули украинские и русские остарбайтеры. Сюда попала и я. Мы решали, что делать дальше. Транспорта никакого не было, железная дорога разбита. Прожив две недели, до конца апреля 1945 года у хозяйки, мы помогали ей по хозяйству и в весенне-полевых работах (посадке картофеля). Несмотря на ее гостеприимство, я рвалась поскорее попасть домой, надеясь узнать, остались ли живы после фашистской оккупации в г.Кривой Рог моя бабушка, мама и сестра. Тогда я во главе делегации советских граждан пошла к бургомистру этого городка с просьбой выдать нам пропуск, чтобы мы могли уйти на восток, к своим. Получив разрешение, мы прошли пешком 100 км до границы Тюрингии с Саксонией, и дошли в сборный лагерь в местечке Фрауройт. Здесь нас весьма дружелюбно встретили американцы. Наши люди из Восточной Украины вместе с американцами встретили конец войны и праздновали День Победы – 9 мая 1945 года. Американцы накрыли огромный длинный стол в зале кинотеатра. Мы пели советские, а они американские песни. Особенно им понравилась песня: «Кипучая, могучая, никем не победимая, страна моя, Москва моя, ты самая любимая…», и они нам подпевали. Припев этой песни повторяли и заучивали. Мы им так понравились, что американцы стали агитировать нас ехать в Америку, рассказывали о своем образе жизни, обещали хорошо оплачиваемую работу, а также научить некоторым профессиям. Но нет! Мы не соглашались, хотели поскорее попасть домой, на Родину, узнать, кто из родных жив.
Почти никого не уговорив, американцы перевезли нас большими открытыми грузовыми машинами в советскую оккупационную зону в город Хемниц. Здесь нас передали советским войскам. Затем нас перевезли в моравскую Остраву, город Витковиц, в фильтрационный лагерь. Нас разместили в здании библиотеки, и я спала на полке в большом книжном шкафу, дожидаясь проверки смерша. Вначале всех прибывших зарегистрировали, провели медкомиссию (у меня обнаружили небольшие очажки на легких), затем проверку. Меня проверял следователь НКВД из какой-то среднеазиатской республики (казах или узбек), так как говорил по-русски с акцентом. Он не представлялся и был довольно суров. На допросе спрашивал, в основном, каким образом я попала в оккупацию, знаю ли я предателей, которые могли работать в лагере или находились на оккупированной территории. Я отвечала, что среди наших людей таких не встречала. Когда следователь закончил допрос, то предложил ежедневно приходить на работу: помогать с оформлением, сшивать документы и готовить их к отправке. И так началась свободная интересная новая жизнь. Я получала зарплату, смогла кое-как приодеться, сама шила вручную одежду. Проработав до конца сентября 1945 года, я получила документ-разрешение и на попутных машинах и поездом поехала домой в г.Кривой Рог.

Дома, на Родине после войны

С 1945 года на станцию «Карнаватка» в городе Кривой Рог прибывали люди из немецкой неволи. Встретила меня моя сестра, которая, надеясь на мое возвращение, ходила туда каждый день встречать поезда. И вот, наконец, я дома! К счастью, все было на месте, хотя и были видны следы разрухи после прошедших военных действий. В городе были разрушены большие дома, но уже началось восстановление некоторых предприятий. В нашей семье все остались живы, вернулся и отец с Урала. Отношения в семье складывались нормально. Имея документ о работе в воинской части, я поступила на подготовительное отделение в институт, сдала экзамены за 10 классов школы на аттестат зрелости. Затем поступила в Криворожский горно-рудный институт на геологический факультет.
1947 год принес нашей семье тяжелые испытания: от туберкулеза умер отец, ему было всего 50 лет. Мать заболела, стала инвалидом, получив мизерную пенсию. Сестра еще училась в школе, а я была студенткой 2-го курса со стипендией 95 рублей. В стране – карточная система, опять лишения, недоедание, у меня подозрение на туберкулез легких. Но, слава Богу! Спасла меня наша студенческо-туристическая практика в Крыму в июне-июле 1948 года. Крымский воздух, море, солнце и мой молодой организм справились с болезнью, я поправилась. Мы прошли от города Симферополь по всему южному берегу Крыма до города Керчь, изучая геологическое строение, горные породы, собирая образцы. На втором курсе института я хотела вступить в комсомол, но мое заявление осталось без ответа. Уже тогда я почувствовала себя ущемленной. Я никогда не скрывала и в анкетах указывала, что находилась на оккупированной территории и была угнана в Германию. Но мне хотелось все забыть, не думать, не вспоминать о том, что было. Иностранный язык в институте я изучала только английский. В 1952 году окончила институт и была оставлена работать в Кривбассе в геологической партии: участковым геологом, начальником геологического отряда, затем в тресте руководителем темы по составлению геологической карты и карты полезных ископаемых Большого Кривбасса. Меня проверяли, и я имела допуск к работе с секретными материалами. Участвовала в составлении монографии «Геология Криворожских железорудных месторождений» (1962 год), имею несколько печатных работ, сдала кандидатский минимум.
В 1950 году вышла замуж. Имею 2-х сыновей (1951 и 1963 года рождения). В 1973 году с семьей переехали в город Днепропетровск, и я по переводу продолжала работать в системе «Укрюжгеология». Вышла на пенсию в 1977 году по 2-му списку. Будучи на пенсии, приглашалась работать по НИСу на кафедры общей геологии и геофизики в Днепропетровский горный институт. В связи со смертью мужа в 1990 году и стрессом перенесла три полостные операции, инвалид 2-й группы по общему заболеванию. После реабилитации пострадавших от фашистского порабощения занимаюсь общественной работой. Помогала пострадавшим в розыске документов, подтверждающих время пребывания и их труд в неволе, в архивах Германии, Австрии, Польши. С 1993 года я являюсь председателем секции Украинского союза узников-жертв нацизма (УСУЖН) Жовтневого района города Днепропетровска. Пока я тружусь и приношу хоть небольшую пользу людям своим опытом и знаниями – я живу!