Остапенко Владимир Степанович

Родился 21 ноября 1924 года. Были слухи, что Гитлер взял власть в 1933 году, что это фашизм. Вот такие были слухи, но мы тогда, фактически, и не знали, что такое фашизм.
Никто не верил, что на нас напали. А потом уже начали бросать бомбы. Сначала Киев бомбили, потом Харьков уже начали бомбить. Зажигательные бомбы бросали на заводы. Тут началась вскорости эвакуация города. А мы, молодые — нас было несколько человек с одной улицы, пишем заявление в военкомат, чтобы нас взяли в армию добровольно. Хотя наш возраст… Мне было тогда шестнадцать с половиной лет.
Мы пошли в военкомат. Нам говорят, что нужны люди и в тылу, в городе Харькове. Мы ходили на станцию. Наше задание было смотреть, какие эшелоны приходят на вокзал, танки, солдаты, форма какая.
В один день в Харькове была облава, каратели делали облаву. В этом районе как раз находился и я. Я был схвачен. Молодежь от 15 до 17 лет отделили в одну сторону, постарше — в другую сторону. Тогда несколько человек повесили и написали: «Партизан». А нас, малолеток от 15 до 17 лет, привели в тюрьму. Тюрьма была разбитая, холодная. По несколько суток не давали ни пить, ни есть.
Я был доставлен в Германию на фабрику в Росток, где выпускались детали для флота. На авиазаводе «Хайнкель» мы работали посменно. В одну из ночных смен шеф-повар, немец, раздавал нам пищу, суп, я от нее отказался. И призвал остальных последовать моему примеру. Некоторые меня поддержали. Когда закончился перерыв, я на рабочее место не явился, и многие другие. И так ночная смена была сорвана.
На второй день в эту же смену на завод прибыло гестапо. Нас построили всех в одну шеренгу по два человека. И шеф-повар с гестапо ходил по рядам, опознавал. Узнал меня, вывел из строя, потом двоих парней еще и двоих девушек. Меня сразу отделили в отдельную комнату. Так что с того времени я этих парней и девушек больше не видел и не знаю их судьбу. Меня погрузили в машину гестапо и отвезли в тот лагерь, из которого мы ходили на работу. Посадили в карцер, в одиночную камеру, ночь я переночевал там, а рано утром приехала машина гестаповская, «черный ворон». И привезли меня в гестапо. Здесь я уже прошел гестаповские подвалы, одиночные камеры, допросы, пытки были.
Гестаповец хотел знать, кто меня на это натолкнул, чтобы я отказался от пищи. Я сказал, что никто, я один это придумал. Махнул рукой, нагнули меня, там специальный такой станок, положили и… Там я научился по-немецки считать: «айнс, цвай, драй, фюнф, зеке, зибен, нойн,….25». Все. Опять: «Кто?» Теряешь сознание, стоит такая бочка с холодной водой, туда окунут, пришел в себя, и так без конца.
Сидели в одиночной камере, такой, что ноги не вытянуть, а сверху капала водичка, так что спать нельзя было. После этих гестаповских пыток, допросов меня перевели в тюрьму гестапо. Раздевали все с себя и на голом полу из цемента спали. Недели две, две с половиной пробыл я в тюрьме.
После нас повели в одно здание и стали спускаться вниз, как бы в шахту, подвал. Привели нас в третью камеру, а там было примерно еще человек 15. В этом подвале я пробыл 21 сутки. Из них 9 дней голодовка. Как говорят, от маминой юбки и в такое положение.
Оттуда в конце февраля — начале марта 1943 года был переведен в концлагерь Нойенгамме.
Не знал я, что такое концлагерь, даже и названия еще не знал. Когда меня еще только завели через проходную, оберфюрер в левое и в правое ухо меня ударил за то, что я шапку не снял с головы. А потом уже засмеялся он: «Ага, понял?» Когда я уже снял шапку. Сфотографировали нас, сняли отпечатки пальцев, дали лагерный номер и красный винкель «политзаключенный». Прошли мы санобработку, баню. Пока одежда наша прожаривалась, нам команду дали: «Вон 15 барак, давайте бегом туда!» А мы голые, и бегом. В бараке не так повернулся, по голому заду ударят.
В первую команду попал я на баржи, на канал. Выгружали песок. Работа тяжелая очень. Капо с палкой стоит на бугре и присматривает, кто как работает: «Быстро, быстро!» Я припоминаю, однажды палкой по голове мне ударил, я упал. Стал приходить в себя, ребята наши кричат, чтобы я встал быстро, ибо он добьет. Так что падать нельзя было.
В апреле 1945 года фронт подходил ближе, и уже слышна была канонада. Нас быстро подогнали в вагоны открытого типа и повезли, куда, мы не знали. Когда мы заехали на станцию Целле, там очень много было эшелонов, и военные, и с нефтью. И налетели американские самолеты. Я думал, что прокламации. А когда они стали гудеть, свистеть, мы поняли, что это бомбы, а не прокламации. И бомба упала прямо в вагон, только с другой стороны, и волной выбросило нас, кто был в вагоне. Я очнулся, а там куча целая: и кровь там, и все горит, а у меня самого пальцы перебиты, и там кровь, уши обгоревшие. Я под вагоном пролез, через дорогу. Недалеко и лес. Кто живой остался, в лес бежит, потому что самолеты залетали по несколько раз и все бомбили. Мы далеко не могли уйти. Мобилизовали молодежь, там были и эсэсовцы, лес окружили, нас всех собрали. Там в лесу мы переночевали, как раз к вечеру шло дело. А утром нас подняли, построили и повели.
Недалеко от Целле оказался концлагерь Берген-Бельзен. Нас в этот лагерь и привели, в первый барак, с левой стороны. В бараке под самую крышу — мертвые люди. Кругом мертвые лежат. До крематория трупы лежат кругом. Каждый вечер штабеля складывали мертвых, обливали каким-то горючим, и те, как свечи, горели. Я был там примерно десять дней. Вода была отравлена. Суп тот, что давали, заражен брюшным тифом. Мы же не знали. Вообще люди этого не знали, брали и ели. Температура большая, головокружение, я уже начал слабеть полностью. Вот я лежал уже, температура 40° и выше.
15 апреля 1945 года я был освобожден английскими войсками.
КГБ знает о нас больше, чем мы сами о себе. Я, может, кое-что забыл. КГБ знает все. Раньше напишешь им письмо, чтобы они дали справку. А они любыми путями старались не дать: все пропало, все сгорело. А вот когда пошла перестройка, тогда открыли двери. Я сам лично обратился в КГБ, к полковнику. Я сначала написал письмо им, а потом мне прислали приглашение туда, чтобы я их посетил. И он вынес целое дело, папку. И там все написано: как я был схвачен в Харькове, когда вывезен в Германию, когда был в концлагере Нойенгамме. С такого-то числа был в Дрютте. С такого то был в концлагере Берген-Бельзен. Они допрашивают всех близких, с которыми ты был, проверяют все данные. Все, все, все. Они прямо говорят, что знают больше, чем я о себе сам.