Малей Юлия Михайловна

В 1941 г. моя семья состояла из 5 человек: отец, мать, брат — глухонемой (1926 года рождения), я (1930 года рождения) и сестра (1940 года рождения). Жили мы в Киеве, на Подоле. Наша маленькая семья входила в большую семью по материнской линии: бабушка, три ее дочери с мужьями и 4 детей (еще моя двоюродная сестра (1935 года рождения). Всего было 11 человек, и жили все дружно.
В первые дни войны — в июне — мой отец и мужья моих тетушек ушли на фронт, и больше мы их не видели — они погибли на фронте.
Трудно было во время оккупации: остались три женщины с четырьмя детьми и старухой-матерью. Взрослые, как могли, добывали продукты питания — ходили по селам, меняли вещи на продукты.
В сентябре 1941 г. по нашей улице (Глубочица) несколько дней на Сырец к Бабьему Яру шли евреи с детьми, стариками. Немощных везли на детских колясках. Это было страшное зрелище. В первые дни мы не знали, куда они идут. В этом потоке людей шли мои подруги и друзья. Вскоре после этого шествия мы (моя семья) хоронили нашу родственницу на Лукьяновском кладбище. Перед входом на кладбище на площади я увидела огромную клумбу, которая от ветра шевелилась. Оказалось, что это документы, фотографии. Они разлетались по площади. Это все, что осталось за пределами кладбища от тех, кого немцы гнали в Бабий Яр. Я до сих пор вижу эту огромную, шевелящуюся от ветра клумбу. Весь город узнал, что в Бабьем Яру немцы расстреливали евреев.
По нашей улице проходили колонны военнопленных. Все жители высыпали на улицу в надежде увидеть своих близких. Многие находили и умудрялись вызволить их из плена. Были случаи, когда, не найдя своих, вызволяли чужих мужей, сыновей. Жители нашей улицы, сами голодая, собирали что у кого есть, и к моменту прохода военнопленных выставляли на дорогу ведра с едой, водой. Очень часто конвоиры ногами со смехом опрокидывали воду, еду.
Моя мама и тети ходили по лагерям военнопленных, искали своих мужей, знакомых и не раз им удавалось освободить из плена чужих солдат, выдавая их за своих мужей.
В 1943 г., когда фронт стал приближаться, немцы начали освобождать от жителей целые районы, объявляя их запретной зоной. Кто появлялся в запретной зоне — стреляли без предупреждения.

Всех жителей выгоняли из своих домов и гнали в сторону железнодорожного вокзала. Некоторые заранее уходили в села к своим знакомым, родственникам.
У нас не было возможности уйти в село, наша семья перешла в другой район, а через месяц и оттуда начали выгонять.
В конце октября 1943 г. наша семья (4 взрослые женщины, четверо детей и старуха-мать) в потоке жителей в окружении полицаев и немцев попали на железнодорожный вокзал. Там всех загнали в товарные вагоны и закрыли двери снаружи.
Когда состав с живыми людьми тронулся, из вагонов неслись крики и плач такой силы, что не было слышно стука колес.
Не могу сказать, сколько мы ехали с остановками. Ни воды, ни еды нам не давали. Нужду справляли тут же в вагонах.
Привезли нас в г. Пшемышль, пригнали в лагерь и загнали в бараки. Лагерь был обнесен колючей проволокой под напряжением, по долам стояли вышки с часовыми и пулеметами.
В бараках было тесно. Спали в покот на нарах в 2 этажа. Голые нары кишели клопами, вшами. Во время сна клопы падали с потолка и верхних нар. Кормили 3 раза в день: утром и вечером — эрзац-кофе, в обед — суп из гнилой брюквы и кусочек (50 г) хлеба. Хлеб был наполовину с просяной кожурой.
Каждый день, в любую погоду всех выстраивали на плацу на поверку и держали по 2-4 часа.
Раз в неделю всех гнали в баню. При входе все должны были раздеться догола (мужчины, женщины, дети), одежду забирали на дезинфекцию.
В самой бане редко была теплая вода, в основном холодная. Если выходя, обнаруживали, что ты не помылся (был сухой), того били и отправляли обратно в баню. После таких “банных” процедур я и брат заболели. Брат начал кашлять. А у меня поднялась температура, и меня забрали в санитарный барак. В бараке я заразилась сыпным тифом. Меня спас врач — военнопленный. Он давал мне красные таблетки. Потом, уже после освобождения я узнала, что это был красный стрептоцид. Я выжила, а брат кашлял все сильнее.
В январе 1944 г. нас опять загнали в товарные вагоны. При этом нашу бабушку оставили в лагере. После возвращения мы узнали, что бабушку при освобождении не пустили в г. Киев и она умерла в чужом селе и у чужих людей.
Привезли нас в Варшаву и опять в лагерь в районе Залабуш.

Здесь у брата началось кровохарканье и его забрали в санблок. Два раза маме удалось его увидеть. Он страшно похудел и волосы его поседели. Потом нам сказали, что он умер.
Здесь в лагере было отличие только то, что была весна и лето.
В сентябре 1944 г. нас опять загнали в товарные вагоны и увезли дальше, привезли нас в г. Бреслау и опять лагерь, и опять тоже самое, что и в Пшемышле. Здесь в Бреслау, в лагере, мама с двумя детьми (я и сестра) осталась без сестер (они попали в другое место). Здесь в лагере проводили чистку: молодых, одиноких забирали на военные заводы, а у кого много детей, оставляли в лагере.
Двух ребят-подростков мать записала как своих сыновей (чтоб их не забрали на завод). Это позволило нам уйти из лагеря: нас троих работоспособных и 2-е детей купил бауер и увез в хозяйство в г. Пичень, Мама с ребятами (и я им помогала) работали в хозяйстве.
В феврале 1945 г. нас освободила Красная армия. Мама некоторое время работала в воинской части, ребят призвали в армию.
В июне 1945 г. мы начали добираться домой на товарных поездах, идущих в Россию. Так мы добрались до Киева. Здесь нас никто не ждал, квартира была занята. Нас приютила (на веранде) родственница. Каждые три месяца мама ходила в милицию за разрешением проживать в городе.
Устроилась мама работать уборщицей. На фабрику, где она работала до войны, ее не брали, так как она была репатрианткой и не имела постоянной прописки.
В августе 1945 года я написала письмо в Москву — товарищу Ворошилову К.Е. и просила помочь нам постоянно прописаться в городе Киеве. Через некоторое время мы получили ответ о разрешении на прописку. Я пошла в школу в 5 класс, хотя до войны окончила 3 класса.
В октябре нам разрешили жить в водопроводной будке (7 кв. м). В будке была печка, которая обогревала только тогда, когда в ней горели дрова. К утру вода в ведре замерзала.
В этой будке мы прожили 3 года. Постоянная прописка позволила матери поступить работать на фабрику «Смирнова-Ласточкина», где она работала до войны, а сестренку определить в детский сад на круглые сутки, там она питалась, как все дети.
Маму и меня вызывали в КГБ (ул. Короленко, 15). Допрашивали и сняли отпечатки пальцев, как у преступников.
В своих автобиографиях я не упоминала о немецкой неволе, так как знала, что это являлось преступлением. Меня могли не принять в техникум, на работу.
В 1948 г. мы получили известие, что отец наш пропал без вести в 1942 году. Это позволило получить нам нашу довоенную квартиру.
В 1949 г. возвращаются мамины сестры. Они оказались на Урале после освобождения. Разрешения на прописку им не дали, и у нас началась другая жизнь. Два раза в неделю, а то и чаще, по доносу соседей к нам приходит милиция с проверкой паспортного режима. Тетушкам приходилось из постели в одном белье выскакивать в холодную кладовку. Это продолжалось всю осень и зиму. К весне у одной тети — открытая форма туберкулеза. Ей делают операцию (таракопластику) и она становится инвалидом. Вот только тогда им разрешили жить в Киеве.
В 1951 году я окончила техникум, и мне удалось поступить на работу в институт «Ленрибпромпроект», киевское отделение.
В 1952 году поступила на заочное отделение Института инженеров водного транспорта на экономическое отделение и успешно его окончила в 1957 году без отрыва от основной работы.
Поступила на работу в должности исполняющего обязанности инженера-экономиста, а уходила на пенсию в должности руководителя группы в 1987 году.
Я принимала участие в разработке экономических обоснований проектируемых холодильников, рыбных комбинатов, рыбных хозяйств, коптильных цехов.
География наших проектов: Украина, Беларусь, Молдова, Грузия, Казахстан, Туркмения, Азербайджан, Прибалтика.
В 1960 году окончила вечерний университет марксизма-ленинизма, а в 1974 году стала членом КПСС.
В 1958 году вышла замуж, родила сына, имею внуков.
В 1987 году вышла на пенсию.
В 1955 г. моя сестренка заболевает туберкулезом, сказывается детство, проведенное в лагерях, нищета после освобождения и присутствие в доме туберкулезной больной. Ей также делают операцию по удалению 2/3 легкого. Она инвалид детства.
Живя в Киеве после возвращения, никто из нас не мог сказать, что был в немецких лагерях, так как это грозило увольнением с работы или не поступлением в техникум и институт.
Мы, три сестры (я и сестренка, и двоюродная сестра 1935 года рождения) окончили техникумы, а я и институт.
У нас семьи, дети, внуки. Когда собираемся вместе и заходит разговор о военном времени, слез не остановить.
Сейчас я — инвалид войны второй группы, ухаживаю за больным мужем — инвалидом второй группы. Прозябаем на наши нищенские пенсии, которых едва хватает на квартплату и лекарства.
Младшая сестра — инвалид детства второй группы. После возвращения из немецкого лагеря ей пришлось удалить часть легкого. Она окончила техникум, работала на заводе.
У нас две дочки и два внука.
9 мая — день Победы, а для нас это день скорби по нашему детству, юности и по нашим близким, которых забрала у нас война и лагеря.