Соколенко Николай Григорьевич

Родился я 14 марта 1926 года на Украине в с. Лиховка Днепропетровской области.
Начало трудного детства совпало с периодом восстановления народного хозяйства, разрушенного 2-й мировой и гражданской войнами и революцией.
Жизнь осложнялась насильной коллективизацией и постоянным недоеданием.
На 5-м году жизни заболел тифом. До сельской больницы было не менее менее 5 км, поэтому врача привезли только один раз. Основная тяжесть легла на плечи матери, удалившей отца и сестренку в другую половину хаты. При сильном осложнении на помощь из противоположного конца села пришла бабушка. Видя, что жизнь подходит к финишу, бабушка отправила мать к речке стирать подстилки и, собрав старушек-соседок, приступила к выполнению ритуальных обязанностей: пульс отсутствует, дыхание прекратилось …
Обмыли, переодели и положили на лавку со свечою в руке. Беспроволочный телефон незамедлительно собрал полный двор соседей, в связи с чем мать издали заметила неладное и поспешила домой. По живому коридору расступившихся людей она с криком подлетела к сыну, упав ему на грудь, и тут… глаза больного медленно раскрылись, и он тихо прошептал: “Водички“…
Так детская клиническая смерть открыла счет дальнейших поединков между жизнью и смертью, да и помощники последней не задержались.
Не успел окрепнуть — нагрянул голодомор 1932-33 г.г. Без надежды “дотянуть” до появления еще не налившихся голосочков на полоске пшеницы, а “костлявая” уже точит косу… Промедление — верная смерть…
Пустив в ход ножницы, мать настригла водянистых колосочков приготовить “воздушную” кашу, но, несмотря на ее воздушность, две ложечки ее для обессилевшего желудка оказались губительными. Снова мать и бабушка, полдня по очереди преклоняя колени в молитве, стремились поддержать костер жизни. И… снова коса воздержалась…
Осенью пошел в 1-й класс.
Учеба казалась игрушкой. С раскрытым ртом ловил разъяснения учителя. Отлично окончил первый класс, второй. В третьем снова барьер: крупозное воспаление легких. Снова упорная борьба, теперь уже в больнице.
Результат такой же: ночью снова клиническая смерть. К счастью, успели вызвать недалеко живущих врачей. Длительная борьба закончилась победой. Подписано продолжительное перемирие. Получена возможность умственного роста.
В конце каждого учебного года отчитывался перед родителями полученной похвальной грамотой: 4-й класс, 5 — 6 — 7 — 8 -й. Жизнь становилась лучше. В голове роились радужные мысли, внезапно прерванные фашистской навалой, а в середине августа село уже было оккупировано ими.
Находился на оккупированной территории до 26 октября 1942 г., когда был схвачен полицией и вывезен на принудительные работы в Германию и доставлен на авиазавод в Берлинском районе Темпельгоф.
Зверские издевательства в фирме “Везер”, постоянные голод и холод привели к быстрому истощению, опухоли ног и открытию на них язв.
Два фельдшера (или санитары) в медпункте цеха в помощи отказывали, а когда до этого все-таки дошло, то обмотанные бумажными бинтами ноги невозможно было передвигать. На станок для клепания крыльев подсаживали товарищи. К середине февраля 1944 г. ноги немного стухли, но тут же меня свалил тиф. Уложили в лагерный лазарет.
В холодную дождливую ночь 16 февраля состоялся массовый налет англо-американцев на Берлин. Друзья привязали меня к носилкам и вытащили из барака. Берлин пылал, наш лагерь был полностью уничтожен, а на завод, удаленный от лагеря не далее 460 метров, не упала ни одна бомба.
После отбоя всех угнали в заводской подвал, а меня на носилках на несколько часов оставили открытым под ледяным дождем, превратив в обледеневшее бревно. Сорокаградусный жар сжигал мое тело, а зубы выбивали неудержимую дрожь, в бреду мучительно искал укрытие. Периодически мелькали проблески сознания, и в эти мгновения казалось, что я схожу с ума.
В один из таких моментов дежурный вахтман сообщил мне, что получил приказание утром вызвать “черный ворон” и отправить меня в крематорий для сожжения и заверил, что он не допустит этого.
Тут же ночью он поймал проезжавшую мимо машину скорой помощи, работники которой быстро погрузили меня туда и отправились. Приятное блаженство тепла в салоне, как рукой смело бред. Лежа в машине, через остекленные стенки я наблюдал за тем, что происходило снаружи. Дождь прекратился, и на пожарищах разбомбленных домов бывшие жильцы, пытаясь отогреться, готовили пищу в котелках; вот, по-видимому, потерявшая рассудок женщина, как грудного ребёнка, прижимала к груди обломок бревна, отбиваясь от соседей, пытающихся отнять у нее бревно. Злорадства не было. Была обида за страдания людей. Задумываются ли они о причинах своих бед?
Ехали долго пылающими улицами Берлина и, наконец, въехали во двор отдаленной больницы Пренцдауэр Берг.
К моему счастью, после длительных раздумий меня оставили в больнице.
След мой был утерян, и, как я узнал позже, в лагере меня оформили умершим, добавив к моему “послужному списку” еще и фиктивную смерть.
После холодной купели болезнь дополнительно усилилась эксудативным плевритом.
Со всем этим упорно и долго боролись в больнице Виттенау, куда меня перевели из Пренцяауэр Берг. Но 17 мая 1944 г. в больнице меня арестовало гестапо по обвинению в побеге из Штетина, в котором я никогда не был, и отправило в берлинскую тюрьму.
Хотя обвинение легко опроверглось, меня терроризировали в тюрьме до конца мая. “Процедуры” тюрьмы, построения, проверки, многочасовые стоянки в строю без головных уборов под холодным дождем забрали результаты лечения : снова пошла вверх температура, периодически падал в забытье, получая дополнительное “лечение “ полицейскими дубинками.
Наконец была вызвана полиция авиазавода с подтверждающими документами, и меня увезли в первоначальный лагерь, а 31 августа 44-го года отвезли в т.н. больничный лагерь Бланкенфельде с диагнозом “Тяжелый, открытый, активный туберкулез. Каверна величиной со сливу”.
Никакого лечения здесь не производилось, а планомерно осуществлялось уничтожение людей. Из особенно изнуренных по чьему-то заказу отбирались определенные категории больных, на которых проводили псевдомедицинские эксперименты, очевидно, в поисках методов лечения тяжелого недуга.
В определенные дни приезжали два эскулапа и проводили свои тортуры. Страшные крики, иногда доносившиеся к баракам из удаленного обособленного помещения, наводили на мысль о том, что операции там осуществлялись даже без наркоза.
Подопытные больные или погибали сразу или охранялись лагерной полицией до смерти через несколько дней. Переговорить с ними никому не удавалось.
21 апреля 1945 г. мне удалось бежать из этого лагеря, перейти линию фронта и вступить в ряды Красной Армии.
Перед переходом линии фронта мы (пять человек) детально разведали расположение круговых оборонных ячеек участка фронта, занятых частями фолькштурма, и обстоятельно доложили все командиру встреченного бронемеханизированного соединения Красной Армии.
Немедленно последовал сокрушительный прицельный удар, раскрывший участок.
Получив сердечную благодарность командира, мы были очень рады, будто и сами принимали участие в этом бою, и просили зачислить нас в состав соединения, но получили разъяснение, что теперь такой прием запретили: только после проверки в особом отделе.
Наступила ночь, и нам пришлось заночевать в ближайшем поселке, жители которого разбежались при приближении Красной Армии.
Утром сразу же пошли в расположившийся рядом особый отдел, где получили первые оскорбления полковника за “прислуживание немцам”.
День изобиловал упреками и обвинениями, и, наконец, нас направили на формировочный пункт армейского запасного стрелкового полка. Еще находясь в АЗСП, 29 апреля пришлось вступить в бой с группировкой фашистов, вырвавшейся из внутреннего кольца окружения в Берлине и пытающейся вырваться из редкого внешнего кольца. В этом бою я получил легкое ранение осколками разорвавшегося снаряда.
При направлении из АЗСП в мотострелковую бригаду рядовым в должности командира отделения принимал участие в отражении атак разрозненных фашистских частей, пытающихся прорваться через Эльбу с целью сдачи в плен к американцам.
После окончания войны, к концу мая 1945 г., был направлен на погрузку трофейных грузов, а затем на расформирование репатриационного лагеря в Берлин-Ораниенбурге.
После расформирования, в связи с резким ухудшением здоровья, вместе с репатриантами был направлен на Родину в распоряжение местного военкомата, но в Франкфурте на Одере заставили еще раз пройти фильтрацию, отобрав при этом красноармейские документы.
Домой возвратился в октябре 1945 г. и был оставлен военкоматом до “особого вызова”. Так как его все не было, пошел продолжать учебу в 9-м классе средней школы. Одобрив мое решение, военкомат разрешил продолжать учебу.
Вскоре в селе организовали новый район Днепропетровской области — Диховский.
Назначенный начальник КГБ района, отменив все материалы регистрации вернувшихся из Германии, начал повторные допросы, упрекал, обвиняя, оскорблял.
В итоге сделал в моем деле запись, ничего не сказав мне об этом: “При выходе из берлинской тюрьмы был завербован агентами немецкой разведки”.
Что он предполагал сделать и почему не дал “делу ход”, остается только предполагать. Я об этой записи узнал в КГБ уже на работе в Кривом Роге в 1960 г. с утешительным заключением: ”Скажи спасибо, что сейчас не 37 год, а сейчас напиши в дело объяснение, при каких обстоятельствах появилась эта запись”.
В школе все шло спокойно. 9-й класс, как и раньше, был окончен с похвальной грамотой.
По инициативе райкома комсомола меня приняли в члены ВЛКСМ, избрав секретарем комитета комсомола школы и членом Пленума райкома. Но с началом нового учебного года начало ощущаться непонятное давление, придирки, намеки, сомнения в моей способности окончить школу с медалью. С приближением экзаменов препятствия возрастали, становились более явными.
В итоге закончил школу только с серебряной медалью.
Дальше учеба в Днепропетровском институте инженеров железнодорожного транспорта. Все шло нормально. Учился отлично, занимался общественной работой. Все сильнее болел.
Первый “укол” получил в начале 3-го курса, когда пытались выдвинуть мою кандидатуру на Сталинского стипендиата. Закончилось лаконичным ответом, настаивавшим: “Не забывайте, что у него слишком большая преграда на пути”.
А здоровье резко падало. Часто лежал в больнице, не оформляя академотпуска, т.к. не видел в этом спасения.
Появился приказ о разрешении свободного посещения лекций. На занятия не ходил совсем, т.к. после выходов из больниц было необходимо выполнять задания, курсовые проекты и пр. Получал стипендию отличника.
Институт окончил с дипломом с отличием.
Одновременно получил звание по вневойсковой военной подготовке — младший инженер-лейтенант, но вскорости был комиссован и признан негодным с исключением с воинского учета.
На работу получил назначение на Донецкую дорогу: бригадир пути, затем техник по шахтным подработкам, инженер дистанции пути.
В связи с постоянной болезнью был вынужден добиваться перевода поближе к родителям, чтобы они могли оказывать помощь в воспитании детей.
Был переведен на Приднепровскую (Сталинскую) ж. д. с переходом на педагогическую работу — преподавателем математики и физики и консультантом всесоюзного техникума железнодорожного транспорта.
Но это уже не помогло.
Я совсем потерял способность двигаться и был вынужден согласиться на экспериментальную в то время операцию — фиксацию позвоночника — туберкулезный спондилит.
Группы инвалидности и пенсии не назначали из-за отсутствия стажа работа. Приходилось работать, стоя на костылях, с окнами в расписании через один урок.
Когда немного окреп после операции, меня пригласили перейти на строительство расширения ЮГОКа в Кривом Роге. Однако, в первый же день работы, попав в сквозняки, свалился с ног, попав в больницу.
Руководители отделения железной дороги забрали меня на работу старшим инженером в отдел пути Криворожского отделения дороги.
Вначале занимался вопросами путевого хозяйства, а затем с I960 г. начал расширять круг обязанностей по общестроительным работам объектов ж. д. транспорта с ударением на улучшение бытовых, социальных и производственных условий трудящихся.
Особое внимание уделял вопросам газификации и канализации, единолично решая их от проектирования до строительства в натуре.
Так в 60-х г.г. были решены вопросы газоснабжения и канализования жилых кварталов на ст. Кривой Por-Главный, которые предусматривались по плану после I960 г., что позволило досрочно приступить к застройке вместо 2-этажных коробочек 5-ти и 9-ти этажными жилыми домами. Построена больница с поликлиникой, спорт-корпус с плавательным бассейном, производственные здания и др.
Чтобы расширить решение подобных вопросов на других станциях, руководство дороги совместно с директором Днепропетровского проектно-изыскательского института “Днепрожелдорпроект” предложили мне создать в Кривом Роге отдел комплексного проектирования этого института. Я был назначен начальником этого отдела в 1974 г. и работал до ухода на пенсию в 1989 г. После этого несколько раз приглашался на подработку в должности главного инженера проектов.
Теперь, кроме Кривого Рога, работы выполнялись на станциях городов: Пятихатки, Батуринская , Апостолово, Никополь, Днепропетровск-грузовой, Н.Днепровск Узел, Синельниково, Запорожье Левое, Н. Алексеевка, Севастополь и др.
Наряду с этим работал на общественных началах во внештатном строительном отделе райисполкома.
Отмечен множеством благодарностей и премий.

НАГРАДЫ:

Военные: орден Отечественной войны 2-й ст., медаль Жукова и 5 юбилейных медалей.
Трудовые: медаль ветерана труда, знак “За вклад в развитие железных дорог” и высшая профессиональная награда — знак “Почетному железнодорожнику”.
Инвалид Отечественной войны 2-й группы.
С 1996 г. общественная нагрузка — Председатель Криворожского городского отделения УСУЖН.

Состояние здоровья все время ухудшается. В 1998 г. пришлось выдержать очередной “штурм”: без малейшей надежды на удачный исход — три последовательные операции и, к счастью, на грани “финиша” — трудный удачный исход.
М0ЖНО ЛИ ЗАБЫТЬ ВСЕ ТО, ЧТО ПРИШЛОСЬ ПЕРЕЖИТЬ В НЕВОЛЕ, ПРОСТИТЬ ЗА ПОПРАННУЮ ЧЕСТЬ, ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ДОСТОИНСТВО, БЕЗВОЗВРАТНО ПОТЕРЯННОЕ ЗДОРОВЬЕ (не говоря уже о тех, кто лишился жизни!)?

Да, сколько жертв принесли народы в этой проклятой войне! Действительно, пора осмыслить страшную цену, которую пришлось уплатить народам, недопустимость повторения чего-нибудь подобного и протянуть друг другу руки.
“ВЗАИМОПОНИМАНИЕ И ПРИМИРЕНИЕ” — неотложный порядок действий. Но, именно, ВЗАИМО — т.е. обе стороны должны стремиться к этому, отбросить пустые разговоры.
К сожалению, поведение немецкой стороны не соответствует этому.
Вопреки утверждениям о том, что принимаются все меры к ускорению выплаты компенсации за принудительный труд в годы войны, к упрощению системы выплаты, к облегчению оформления необходимой документации на деле все ведется к затягиванию решения, начало выплат бесконечно переносится. Придумываются новые формы анкет-гарантий, переносятся обвинения на американцев, не возвращающих судебные иски, а страдаем от этого мы.
Одно дело, когда документы были потеряны в ходе войны, но часто государственные, земельные и другие архивы содержат и выдают запутанные сведения.
В моем случае:
Как подтверждается письмом КГБ № 100509/10 от 4.07.91г., я провел в неволе в общей сложности с 26.10.42 по 21.04.45 г., т.е. — 907 дней.
Из них на счет основного поработителя — фирмы “Везер” относится 478 дней (по 16.02.44 — даты распоряжения об отправке меня в крематорий), а остальные 429 дней непрерывной нетрудоспособности (тяжелая форма туберкулеза) для отнесения к категории находившихся в сложных условиях неволи должны подтверждаться архивами, но по небрежности оформления в архивах подтверждается лишь частично и, самое главное, — не указывается диагноз заболевания (даже при пребывании в больнице).