Симонова (Конашевич) Лариса Степановна
Родилась 20 апреля 1937 года в г. Макеевке — жемчужине Донбасса в семье военнослужащего.
Мой отец — Конашевич Степан Николаевич, 1909 года рождения, мать — Ольга Дмитриевна, 1913 года рождения, по комсомольским путевкам прибыли в г. Макеевку на строительство коксохимического завода в 1933 году. В 1936 году они поженились, и в 1937 году родилась дочь Лариса, а в 1940 году вторая дочь Алла.
Окончив школу осовиахима, отец ушел служить на Черноморский флот, а затем остался сверхсрочно на постоянной службе политруком на эсминце «Ташкент». Участвовал в финской войне и японской на острове Хасан и Халхин-Гол.
Когда началась война, отец остался служить на теплоходе «Украина» в городе Севастополе. Перед началом войны, где-то весной, он получил визу на переезд семьи в Севастополь. Отъезд был назначен на 22 июня 1941 года. Вещи были упакованы, мы ждали контейнер, а утром поездом должны были выехать в Севастополь. Где-то перед рассветом дом загудел, как улей. Хлопали двери, кричали люди, плакали дети. Мать, прижав нас к себе, горько причитала: — «Война, война, война!» Слово то какое непонятное, но от него холодело в груди. На всю жизнь я запомнила голос Левитана, который несся из репродуктора, оповещая, что началась война. Мы остались на оккупированной немцами территории. Правда Макеевка была оккупирована только в октябре 1941 года. Но мы, малые дети, уже знали, что идет война. Отрезанный от центра, Донбасс терпел голод и холод, особенно когда в город вошли немцы. До этого матери имели хоть малую возможность менять вещи на зерно, а с приходом немцев стало намного сложнее, так как многоликая армия фашистов мародерствовала не только по жилым домам, а и в пути, отбирая остатки вещей у женщин, которые собирались группами и уходили менять даже в другие области. Мы пухли от голода, особенно маленькая сестра и мать. Оставлять опухших от голода детей на чужих людей мать не решалась. Они пригласила свою младшую сестру Нину (Породину, 1916-1917 года рождения) из города Орехово Запорожской области. Пока приехала тетя Нина, события разворачивались с особой жестокостью. Мать тяжело заболела малярией, сестра умирала от голода и холода. Соседи как могли, поддерживали нас. Чудом удалось спасти мать от неминуемой смерти. Кто-то дал хинин, а так же посоветовали положить в мамалыгу несколько штук вшей, которых в то время было уже в изобилии в каждой семье. Мать поднялась с постели, шатаясь собрала какие-то вещи и пошла на местный рынок обменять их на кукурузную дерть, а меня оставила с сестрой, положив в лоскут белой марли мамалыгу, завязав ее соской, чтобы я дала сестре, как только она заплачет.
Вдруг резко распахнулась дверь, и в квартиру ворвались мародеры с автоматами на груди. Они хватали все, что попадало под руки: вещи, вилки, ножи, материалы, игрушки. Увидев на стене портрет отца в матросской форме, один из них произнес слово: «Морена» и автоматной очередью изрешетил фотографию, они висела над люлькой сестры, гильзы падали прямо на нее. Я кричала, сестра вскрикнула от испуга и замерла. Когда мать пришла с базара, то обнаружила полный бедлам, а сестра лежала с почерневшими губками. Она скончалась от разрыва сердца. Ее похоронили на Казачьем кладбище.
Вскоре приехала тетя Нина. Мать через некоторое время собралась с женщинами из дома, где мы жили, менять вещи которые остались в Днепропетровскую область.
Июнь 1942 года. Началась массовая облава по угону мирных граждан в Германию. Город лихорадило от зверств, чинимых фашистами. Ими было создано более 12 концлагерей, 3 биржи, детский дом для проведения вакцинации, опытов и переливания крови у детей, а так же массовый угон трудоспособных граждан на принудительные работы. Был установлен комендантский час.
Мы с тетей сидели в темной комнате, не зажигая камина. Немцы свирепствовали. Тетя решила, чтобы избежать угона, до возвращения матери, выехать из города на некоторое время, пока утихнет, а потом возвратиться в город. Наскоро собрав вещи, она уложила в маленькую деревянную коляску подушку сестры, чугунок с мамалыгой, мое плюшевое пальто, шапку и мы малолюдными улицами помчались на станцию. К нашему счастью на пути стоял товарняк, весь облепленный людьми. Крыши, буфера, ступени, все было занято людьми. Тетя поспешила к последнему вагону. И нам повезло. Задняя площадка с тормозным колесом была почти свободна. Там было два человека. Они сжалились над нами и разрешили сесть. Вскоре поезд тронулся в путь. Ехали не спеша, без остановок. Тетя посадила меня в коляску, поставив чугунок с мамалыгой мне на колени, одела шапку, пальто, одеяльцем укутала ноги, т.к. на задней площадке было холодно. Сколько мы находились в пути не знаю, но запомнила на всю жизнь. В небе загудели самолеты. Раздались взрывы около идущего поезда, а затем стали переворачиваться вагоны, охваченные пламенем. От взрывной волны нас выбросило в пространство. Мы очутились в поле. Тетя с окровавленным лицом и руками схватила меня и, обрадовавшись, прижала к себе. Я закричала от нестерпимой боли. Болело лицо, бок, нога. Осколки надежно застряли в моем теле. Один в подбородке, несколько в левой стороне живота, один в левой ноге и один маленький в бедре правой ноги. Ни коляски, ни чугунка не было. Только обезумевшие от страха люди метались, освещенные пламенем огня. Мимо нас пробежала женщина, у которой не было половины лица и руки, напротив сидела женщина, прижав голову ребенка без туловища, валялись тела, головы, руки, ноги. Тетя старалась закрыть меня своим телом, чтобы я не видела всего этого ужаса. Она волоком стащила меня в овраг. Осторожно посадила меня к себе на колени и нежно гладила по спине, уговаривая, что все будет хорошо. Скоро поедем домой.
Вдруг раздалась сирена, и черные грузовики появились у горящего состава. Крик людей усиливался. Лай собак, немецкая речь, крики людей — все смешалось в хаос.
На краю оврага появились фигуры немцев с овчарками. Грубо схватив тетю, они попытались забрать ее без меня. Но она цепко держала меня за руку, я кричала от нестерпимой боли. Тетю затолкнули в грузовик, а меня бросили прямо на головы людей. Сколько мы были в пути, и куда нас везли, никто не знал.
Нас посадили в товарные вагоны, закрыли и повезли. Людей было очень много, почти все стояли. От усталости и боли подкашивались ноги. Лицо распухло, приняло синюшный вид. В вагоне было душно, дурно пахло, так как люди оправляли свою нужду прямо там. Хотелось есть и пить. Я часто теряла сознание. Тетя своей слюной смачивала мне губы (с ее рассказа). Она несла ответственность перед матерью за мою жизнь. За время пути многие не выдерживали и умирали. Вначале их складывали возле стены, потеснившись, но трупы издавали жуткий запах (было лето). Тогда более сильные выламывали доски в полу и тихонько сбрасывали их под вагон. В вагоне были не только взрослые, но даже грудные дети. Их нечем было запеленать, воды не было. Сердобольные женщины разрывали свои нижние рубашки и отдавали матерям.
Глубокой ночью мы прибыли на место. Людей выгоняли, как скот. Нас «встречали» эсэсовцы с собаками. Построили. Было много детей. Офицер подошел к нам с тетей, ткнул стэком ей в грудь и сказал: — «Бордель» (тетя была красивой девушкой), она почему-то плюнула ему в лицо. К нам сразу ринулось два охранника. Тетя повернула меня лицом к себе, я обхватила ее руками. Охранники стали срывать с нее одежду, а меня схватили за руки, и каждый потянул в свою сторону. От нестерпимой боли, так как руки были сорваны с плеч и повисли как плети, от болевого шока, я потеряла сознание.
Что происходило дальше, я не помню. Очнулась я уже в бараке на третьем ярусе с привязанными лангетами на руках, в блоке мужского лагеря. Меня прятали, ухаживали, кормили, следили за здоровьем, бывшие военнопленные Продиус Роман и дяди: Гриша и Яша (фамилий не знаю). Потом я очутилась в блоке Б-II-б. За нами, детьми, ухаживали женщины — тетя Мотя, Клава, Паша. И так до освобождения.
Спустя два года после освобождения, я, в 1947 году встретилась со своей тетей Ниной, которая мне рассказала, что со мной произошло после того, как нас разлучили.
С тети сорвали одежду, положили на деревянный тол, привязали, и долго били шпицрутенами по спине, резиновыми палками по пяткам, загоняли под ногти иглы. У нее вся спина и ногти на руках были изуродованы. Мышцы пяток были отбиты от кости. Она после освобождения прожила недолго. Охранники меня отшвырнули в сторону, где лежали штабелями умершие. В это время к телам подъехала телега, которую везли заключенные и стали нагружать трупы, вместе с ними попала и я. Тетя кричала, билась в истерике, она тогда еще не знала, куда повезут трупы и меня. Она не знала, что трупы везут сжигать. Больше мы с нею не встречались, она думала, что меня похоронили где-то за лагерем. У нее была одна мысль, что она скажет моей матери, которая ушла менять вещи на хлеб, а меня поручила своей сестре.
Руки мне вправили, поставил на место фельдшер немец-антифашист Хайнц. Какими путями он попал в барак — загадка. Кроме сорванных рук, еще рука и два бедра были поломаны. Хайнц успешно справился и с этим. Сколько я была в бараке для военнопленных, неизвестно.
Спустя много лет я узнала из уст своего отчима Продиуса Романа Евсеевича как это было.
В тот день, когда нас разлучили с тетей Ниной и я очутилась на куче трупов, Роман «дежурил» у печи крематория. Они с товарищами приехали за трупами с телегой, чтобы отвести в крематорий. Они складывали трупы на телегу, дошла очередь и до меня. Когда он взял меня из кучи, я застонала от боли, так как придавили поломанные ребра, и открыла глаза. Не сговариваясь с товарищами, они осторожно положили меня сверху на трупы и быстро покатили в сторону крематория. Там они решили, во что бы то не стало, сохранить мне жизнь, потому что я звала маму и просила пить по-русски. Роман сказал: «Яка красыва дивчина — вона повинна жити». Они вытащили ящик, в который складывали одежду, снятую с трупов, осторожно положили меня туда, какими-то путями отвлекли капо и по окончании смены занесли в свой блок. Там уже произошли все метаморфозы с моим пребыванием. Узники свято хранили тайну. Разрабатывали план передачи меня в безопасное место, рискуя не только своей, но и другими жизнями.
Я потихоньку поправлялась. Страшно было лежать среди больных и умирающих военнопленных. Не раз ощущала холодное тело и трупный запах. Крысы, жирные и нахальные, хозяйничали на балках, выедали у умерших губы, нос, щеки. Меня научили не кричать. Я до сих пор боюсь умерших, а от крыс дохожу до шокового состояния.
План передачи меня в семейный блок был четко разработан. Меня завернули в темное одеяло и каким-то путем передали женщинам, о которых я писала выше. Роман и еще несколько товарищей готовили побег, так как блоковой передал им, что они будут уничтожены. Таковы правила в Освенциме, тех людей, которые работали в крематории — уничтожали.
Побег удался, но он с тремя товарищами был пойман и помещен в концлагерь «Гросс Розен», откуда он бежал, присоединился к частям Советской Армии и освобождал Польшу, а так же концлагерь Освенцим. Так состоялась наша вторая встреча, радостная и неожиданная. Такое бывает только в сказках. После освобождения нас, детей из Украины, отправили домой, только мне некуда было ехать. Я забыла откуда я, как мое настоящее имя, поэтому Роман договорился отправить меня к своему отцу в Киевскую область, село Тептиевку.
По окончании войны он завербовался в Сталинскую область на восстановление Донбасса. Устроился в общежитии города Макеевки.
Работал на металлургическом заводе. В ноябре 1945 года приехал к отцу. Сестра Романа не хотела меня отдавать, но он настоял. Я забрала свои вещи (миски из концлагеря, ложку с вилкой, одежду), и мы отправились в путь.
Жили с ним в общежитии, хотя это было категорически запрещено. Общежитие № 3, комната 3. Меня прятали в тумбочке от уборщицы Марии «Черной», такая у нее была кличка. Позднее соорудили мне шкафчик из фанеры, так я успешно проживала в общежитии. Романа я стала называть отцом. Ему дали продовольственные карточки, 800 грамм хлеба. На меня не дали, так как ни он, ни я не знали моей фамилии, документов не было, кроме нашивки на куртке LARISA K., кто и когда вышил не знаю.
И снова, как в сказке. Стоя в очереди за хлебом я встретила свою мать. Судьба все-таки баловала меня. Выжить в концлагерях, не погибнуть в печах крематория, возвратиться в свой город, встретить мать, привезти себе отца, матери мужа (мой отец погиб 16 июля 1942 года при обороне Севастополя). В дружбе и согласии мать с отцом прожили 37 лет, вырастили и воспитали 3 детей, 5 внуков. Их уже давно нет в живых.
Я получила два высших образования. Закончила университет марксизма-ленинизма кроме пединститута и университета. Проработала 45 лет в народном образовании. Имею семью вопреки всем прогнозам. Врачи не давали гарантии, что у меня будут дети. Имею двух детей — близнецов, внуков.
С 1988 года занимаюсь общественной работой. Помогала создать областную организацию бывших несовершеннолетних узников концлагерей.
В 1989 году создала городскую общественную организацию бывших узников фашизма.
Организация насчитывает в своих рядах 5216 человек. Ведет большую общественную работу по воспитанию подрастающего поколения. Ведет переписку с городами Германии: Кельн, Берлин, Бохум, Хемниц, Австрией.
