Новохатько Лаврентий Афанасьевич

Я родился 12.08.1925 года в селе Селецкое Днепропетровского района Днепропетровской области. Родители — крестьяне, все время трудились в колхозе на полевых работах. Семья большая, 9 человек. У меня было четыре брата и две сестры.
Когда началась Великая Отечественная Война, я только окончил 8 классов сельской школы, мне было неполных 16 лет. На фронте погибли два брата, один вернулся инвалидом.
21 июня 1942 года в числе многих односельчан моего возраста (20 человек) был вывезен в Германию на принудительные работы. Работали на железнодорожной станции Нойдитендорф в Тюрингии. Работа тяжелая, питание плохое. Вскоре все так отощали, что стали похожи на настоящих каторжан, еле передвигали ноги. Надо было подумать о своем спасении. И выход вскоре был найден.
Вначале дополнительным продуктом стали придорожные посадки и огороды, потом стали добывать и «настоящие продукты». Некоторые наши ребята работали на станции башмачниками, и нам удавалось «пристукивать» вагоны с продуктами. Работая в ночную смену, мы старались проводить акты диверсий и саботажа. Лично мне удавалось в ночное время засыпать в буксы колес вагонов песок, менять трафаретки на вагонах, пристукивать пульманы с яблоками.
Нашлись провокаторы. В нашем лагере провели обыск. Арестовали пятерых, и меня в том числе. С 25.12.1943 г. по 11.02.1944 г. был узником тюрьмы в городе Гота. 46 суток одиночной камеры без права на ежедневные «прогулки», куда обычно выводят во двор тюрьмы узников.
Состоялся «негласный суд» над юными антифашистами: всех пятерых уничтожить — двух через повешение, троих «уничтожить трудом» в концлагерях. Зубов Иван и Горб Иван приняли мучительную смерть сразу (их вывезли на железнодорожную станцию Нойдитендорф и там 09.02.1944 г. повесили), а нас, троих направили в концентрационный лагерь Бухенвальд. Вот как описывает то событие бывший «остарбайтер» мой друг Андрей Артёмов:
«В один из холодных февральских дней 1944 г. нас, «остарбайтеров» на работу не повели, приказали оставаться в лагере. К обеду в лагерь пришли полицаи и строем повели всех на товарную станцию. Там уже была установлена виселица. Вокруг виселицы собралось много интернированных поляков, чехов. Их тоже привели сюда. Нас, русских, поставили крайними, так что мы дальше всех были от виселицы.
Вначале представитель гестапо через переводчика зачитал приговор о смертной казни через повешенье. Первым к виселице подвели Зубова. Он, молча, ни на что не реагируя, подошел под перекладину. Палач помог ему подняться на подставку и накинул на шею петлю. Какое-то время Зубов стоял с петлей на шее. Он смотрел прямо перед собой, в одну точку, но, кажется, ничего не соображал, ничего не видел. На нем была замасленная фуфайка, а руки связаны сзади.
По команде палач ударом сапога выбил подставку из-под ног, и тело, качнувшись, задергалось, судорожно двигая ногами, потом беспомощно повисло. Палач еще подошел, схватил за ноги, потянул силой вниз и подержал так.
Горба к виселице не подводили. Его уже безжизненное тело лежало в деревянном ящике чуть в стороне от виселицы. Мы подумали, что Горба убили раньше, в гестапо, а сюда привезли для показа.
Продержав какое-то время у виселицы, нас под конвоем отправили в лагерь. Тогда мы подумали, что вас, троих, тоже уже нет в живых».
11.02.1944 года нас, троих, отправили в концлагерь Бухенвальд. 449 дней (и ночей!) — такой мой концлагерный стаж. Был узником Бухенвальда, Маутхаузена, Гезена (филиал Маутхаузена). Что пришлось пережить? Человеческий язык беден, чтобы рассказать об этом. Одно название лагерей смерти Бухенвальд, Маутхаузен, Гузен — уже само по себе звучит сегодня для всех как проклятие бесчеловечности фашизма.
В одном Маутхаузене находилось более 200 тыс. узников из 17 стран. Из них около 120 тыс. были зверски уничтожены или погибли от невыносимых условий лагерной жизни. В это число не входят десятки тысяч тех, кто без всякой регистрации был убит вскоре после доставки в лагерь. Граница между жизнью и смертью исчезла.
Несколько примеров «из своего опыта»:
На всю жизнь запомнилась первая лагерная процедура в Бухенвальде — санпропускник. Был холодный февраль 1944 года. Нас, «новобранцев», раздели догола и держали на трескучем морозе невыносимо долго. Потом завели в холодное помещение дезинфекционного блока, где были большие бетонированные ямы, наполненные дезраствором, а дальше — душевые. Увидев перед собой огромную яму, наполненную отвратительной жидкостью, каждого охватывало чувство страха и ужаса. Беззащитных людей заставляли входить в ямы и нырять «с головой» в эту жидкость. Один запах валил с ног и вызывал тошноту. Многие боялись входить в эти ямы, останавливаясь перед ними в нерешительности. Тогда их просто бросали в них и заставляли там сидеть подольше, нанося при этом удары по головам резиновыми палками. Похоже было, что людей за какие-то грехи отправляют в ад. Кто совершал исправно погружение, тем выдавали порцию жидкого мыла и направляли в холодный душ.
Подошла моя очередь. Я вошел в яму. Зловонный запах ударил в нос, и я сразу почувствовал приступ тошноты. Но каким-то невероятным усилием воли заставил себя присесть и нырнуть «с головой». Тело жгло, словно его облили кипятком. Не открывая глаз, попытался быстрее выдраться из ямы. Но дно скользкое, и меня снова тянуло вниз. Выбрался «на четвереньках».
Вода ледяная, она забивает дыхание, сковывает руки, ноги, но надо было смыть с головы, лица, тела эту отвратительную жидкость. Почувствовал, как коченею. Выйти же из-под душа раньше времени нельзя («банщики» строго следили за порядком).
Эта лагерная процедура длилась недолго, но она запомнилась на всю жизнь. А многим она стоила жизни.
Не менее мучительной была первая лагерная процедура в Маутхаузене, куда меня позже перевели. Такой же холодный душ. Вода ледяная, она обжигала тело. После помывки всех, совершенно голых, выгнали на улицу и по снегу гнали через площадь в другой блок, где должны были выдать одежду и обувь. Все бежали, стараясь побыстрее преодолеть расстояние в 100-150 метров. А сзади слышалась грубая брань и удары палок по голым телам: это подгоняли отстающих и расправлялись с теми, у кого уже не было сил бежать.
Блок № 18, куда мы прибежали, считался карантинным блоком. Он внешне похож на другие, но внутри — как казарма, без нар. Здесь всем выдали одежду и обувь: полосатые брюки и пиджаки, на ноги — деревяшки. Я, кроме номера, получил два красных круга: один надо было нашить рядом с номером, другой — на спине. Я еще ничего не знал об этом красном круге, не знал, что это эмблема штрафника, т.е. смертника. Все это выяснилось позже: в моей карточке сделали пометку «Кугель» (пуля), т.е. таких узников регистрировали уже как мертвых.
В блоке было холодно. Окна разбиты, в образовавшиеся дыры и щели снег попадал прямо в блок. Узники собирались группами, толпились по углам или между окнами, где не так дуло. Никаких нар не было. Садится пришлось прямо на пол подальше от входной двери и разбитых окон. Блок до отказа набили узниками.
Процедура «укладывания» в постель и сам сон — особое изобретение местных палачей. Вот как это было. Освободив центральный проход, раскладывали во всю длину блока два ряда матрасов. По команде «Антретен!» («Строиться!») выстраивали всех в четыре ряда (по два ряда на каждой полоске матрасов). Ставили в затылок друг к другу. По команде «Гинлеген!» («Ложись!») ряды валились на бок, и узники укладывались валетом впритирку один к другому, словно сомкнувшиеся пальцы рук. Многие, конечно, опаздывали упасть и оказывались сверху ряда. Тогда начиналось самое страшное. Штубовые и их подручные «наводили порядок» в рядах. Начиналось массовое избиение. Били тех, кому не досталось места, и тех, кто «не дает места», т.е. избивали все подряд. Избиение продолжалось пока всем не находилось место.
Тесно, страшно тесно. Лежали как в тисках. Ночью подняться, чтобы сбегать в туалет, опасно: можно потерять место. А надсмотрщики загоняли в вашраум (умывальник), избивали и бросали в штабеля умирающих или под холодный душ.
Концлагерь Маутхаузен имел на территории Австрии несколько десятков подчиненных ему лагерей-филиалов. Одним из них был «лагерь скорой и медленной смерти» ГУЗЕН, который находится в 5 км западнее Маутхаузена. Гузенских номеров нам не выдавали, мы оставались с маутхаузенскими номерами. Кроме этого, каждый узник носил на запястье руки узкую жестяную полоску с оттиском своего номера. И, конечно же, ото лба до затылка — прострижено «лагерщтрассе».
С первых дней мы почувствовали, что на этой сравнительно небольшой территории господствует бесправие и произвол. За малейшее «ослушание» жестоко наказывали. Надо было все время следить за выполнением строгого лагерного режима, быть «начеку». Подъем был рано. Вовремя и быстро подняться, стать в
строй — это тоже «искусство», ему надо было научиться немедленно, иначе попадешь в «симулянты» и тогда наказания не избежать. Часто во время утреннего или вечернего построения ослабленные узники падали в обморок и, не придя в сознание, умирали.
Спали на трехэтажных нарах «валетом», имея на четверых одно старое потертое одеяло. Были и матрасы, но солома в них никогда не менялась, и они были почти пусты или содержимое их состояло из одной пыли и трухи. Чтобы согреться, многие пытались спать одетыми, хотя это было строжайше запрещено.
Ежедневно устраивались суды над провинившимися. Большинство узников, осужденных к наказанию, допрашивались. При этом применялись различные издевательства. И в этот момент никому не было покоя. В любую минуту могло быть предъявлено обвинение: не так сложена одежда, рано уснул, поздно уснул, встретился взглядом с персоналом блока и т.д.
На третью ночь попало и нам и другим. И попало крепко. Спали, как правило, по четыре на одном матрасе. Попадались места «недоукомплектованные», т.е. такие, где спали втроем. Спали втроем и мы. В блоке не топилось, и одно дырявое одеяло не спасало от холода. Но находились комбинаторы, которые умудрялись менять свои постели, перебравшись туда, где спали трое. При этом брали с собой одеяло, оставив раскрытыми своих коллег. Таким образом, эти «беглецы», ложась четвертым, укрывались теперь двумя одеялами.
Еженощно были такие «беглецы» и в результате постели без одеял и постели с двумя одеялами. Актив блока начинал поиск исчезнувших одеял. Виновниками становились все, кто спал под двумя одеялами.
Лег ночью кто-то и к нам четвертым. Мы спали и ничего не слышали. Проснулись от ударов резиновых шланг. Полусонных, нас стащили с нар и, продолжая избивать, погнали на середину центрального прохода. Здесь уже стояло десятка два узников, а рядом с ними куча одеял. Мы тот час все поняли: лег кто-то к нам четвертым, и теперь за это надо ответить.
Выстроив «нарушителей» в одну шеренгу, блоковый и его «ассистенты» подходили к каждому и били кулаком в лицо и живот. Первым бил блоковый: он брал узника рукой за грудь, а другой коротким, но сильным ударом «в упор» бил по лицу. Отворачиваться или защищаться нельзя. Надо смотреть прямо перед собой.
Мне одним ударом разбили губы, нос. Я чувствовал, как по лицу теплыми струйками стекала кровь, но даже вытереться не разрешалось. Мы стояли, вытянув руки «по швам», и смотрели прямо перед собой. Вслед за блоковым подходили его помощники и тоже били.
После такого вступления шеренгу разделили на две подгруппы, определив для каждой меру наказания: первой по 25 ударов «переводчика» (резинового шланга), другой — «гусиный шаг». Мы оказались во второй подгруппе.
Первую подгруппу увели в конец блока, где уже был приготовлен табурет вместо «козла» для порки. Нас оставили здесь, объяснив, что надо делать. По команде мы начали «выполнять гусиный шаг» — прыгать по кругу на полусогнутых ногах, вытянув вперед руки. Сделав с трудом один круг, все перешли на шаг, так как для прыжков уже не было сил. Удары палок буквально сыпались на нас со всех сторон. Волоча ноги мы падали, тут же подымались, цепляясь друг другу за спину, пытаясь удержаться на ногах и сделать еще хоть один шаг. А штубендисты, эти взбесившиеся дикари с перекошенными от гнева лицами, что-то кричали, продолжая наносить удары. Мы их совершенно не слышали.
То один, то другой узник падал на бок, сразу же пытаясь подняться, но это удавалось не всем. С их лиц исчезало выражение страха и усердия. Они были безразличны ко всему. Кто не мог подняться, тех оттаскивали в сторону. И палач здесь же выносил приговор: «С этим уже все! Пора на покой!»
Я ничего не видел перед собой, кроме шевелящейся перед моими глазами полосатой спины узника и темного грязного пола под ногами. Дышать было нечем, сердце останавливалось, ноги совершенно не слушались, а расправа продолжалась.
Потом мы не могли уже двигаться и лежали на полу. А сверху сыпались удары. Били зло и яростно. Но уже ничего не могло поднять нас, заставить сделать хоть одно движение. В это момент мы понимали, что теперь нам конец.
Не знаю, как долго длилась расправа, но когда наказание закончилось и приказали всем встать, никто не мог подняться. Неделю после этого мы совершенно не ходили ногами, были, можно сказать, на краю гибели. И только верная дружба и братская солидарность помогли выжить и на этот раз. Сразу же нашлись люди, оказавшие нам помощь поддержку, укрыли от верной гибели.
Среди узников блока мы с другом Юрой Потрус были самыми молодыми, но уже с красными кругами штрафников. Может быть поэтому, нам оказали защиту и поддержку политические заключенные. Запомнился, прежде всего, югослав («партизан» — его кличка). Этот человек оказал нам первую помощь: нашел место на нарах подальше от прохода, чтобы можно было спокойно лежать. «Партизан» был главным распределителем, и с ним считались многие. Работая в одной из команд по переборке картофеля, он часто приносил по паре картошек. Помогал не только материально, всячески оказывал и моральную поддержку, учил мужественно переносить тяжести лагерной жизни.
Моральная поддержка много значит. И мы были благодарны «партизану». Это был человек большого сердца, стойкий, испытанный антифашист. Без поддержки друзей, их помощи, выжить просто невозможно. Надо было скрывать свои «недуги», а это невозможно без поддержки и помощи других.
Летом 1944 года в Гузене-ІІ был открыт рэвир (лазарет). Очень слабых, больных, нетрудоспособных периодически отбирали и направляли в этот «лазарет». Как правило, узники боялись заявлять о своей болезни, т.к. это зачастую означало перевод в рэвир, откуда никто не возвращался. Все больные и нетрудоспособные, если они не погибали в обычных блоках, отправлялись в рэвир и погибали там.
Продолжительность жизни больных в рэвире исчислялась неделями, а то и днями. Ежедневно там погибали сотни узников, но в связи с ежедневными пополнениями этот лазарет всегда был переполнен. Периодически проводились «разгрузки» рэвира, т.е. уничтожение всех больных.
Невозможно забыть такое. Зимой 1945 года эсэсовское руководство лагеря Гузен-ІІ совершило одно из самых кровавых своих преступлений. В один из вечеров они уничтожили всех больных рэвира. Вот как это было.
Всех больных рэвира раздели «наголо», выгнали из блока на мороз, и, обливая холодной водой, держали там, пока все замерзли. Мы в составе рабочих команд как раз в это время возвращались после работы в лагерь. Железнодорожный состав медленно въезжал в лагерь. Слева от нас, рядом с путями, перед рэвиром, мы увидели большую гору трупов. Их было очень много, не менее полутысячи или даже больше. Те, кто был еще жив, пытались найти укрытие от верной гибели, ползли по трупам наверх, что там как-то втиснуться между умирающими и умершими. Ползли наверх многие, и от этого вся большая гора коченеющих скелетов была в движении.
Отдельные люди, пытаясь снова пробраться в помещение блока, ползли к входным дверям. Но здесь стояли эсэсовцы. Они ударами сапога по головам убивали таких узников. К двери ползли другие. Их тоже убивали. И перед входной дверью тоже было много трупов. Не верилось, что такое может быть, что все это происходит на самом деле. Было больно и страшно смотреть, как расправляются с нетрудоспособными. Эту страшную картину массового уничтожения узников видели все рабочие команды, которые в тот день возвращались из Санкт-Герргена в лагерь.
В другой раз «разгрузка» рэвира проводилась через жилые блоки. Все больных тогда отпустили по своим блокам, где они в тот же вечер были уничтожены. В наш блок тоже поступило тогда несколько десятков больных из рэвира. Все они погибли в тот же вечер.
Мы только прибыли из Санкт-Георгена (селение, возле которого в горе мы работали на рытье штолен), получили ужин и лежали на нарах. Блоковый со свей командой во главе со старшим штубендистом Августом (поляком) вывел всех больных на середину центрального прохода. Принесли ведро воды, и жуткая акция утопления началась.
Подводили к ведру, силой наклоняли и погружали голову в воду, придерживая, пока узник захлебнется. Особенно активе был Август (этого палача-садиста знали многие, у него была примета — багровый шрам через всю щеку). Он силой тянул узника к ведру, толкал его на пол и, погрузив голову в ведро, становился ногой на затылок, продолжая в неистовой злобе говорить в адрес жертвы самые бесстыдные слова. Некоторые из обреченных на такую страшную смерть пытались оказать сопротивление. Они проскакивали между нар, чтобы затеряться в узких проходах среди жильцов блока. Их тут же хватали и подводили к ведру «вне очереди».
Вся эта страшная процедура проводилась на глазах всех жильцов блока. Мы тоже видели все это, лежа на нарах рядом с проходом, слыша предсмертные крики и вопли, боясь поднять голову. До сих пор в моих ушах звучит крик молодого парня (абхазца), который, спасаясь от верной гибели, убежал в проход между нар: «Я молод еще! Я хочу жить!» Но его настиг ненавистный Август и там же, в проходе, задушил своими руками. Потом выволок за ноги безжизненное тело и положил рядом с трупами. Я долго не мог забыть все это, не мог забыть этого молодого парня, который хорошо знал (недавно он был в составе рабочих команд, спал рядом с нами, потом заболел и попал в рэвир).
Уничтожение узников приняло массовый характер. В одно из воскресений блоковые по заданию эсэсовцев поставили возле «вашраума» (умывальника) бочку с водой. Затем просто хватали всех, кто проходил здесь или чуть дальше, подводили к бочке и ставили в «строй». Собралось, таким образом, у бочки около полусотни человек. Выстроив всех в один ряд, подводили к бочке по одному и топили. Стоять в строю и наблюдать, как умирают люди, как неотвратимо приближается смерть, было не под силу. Многие в ужасе бросались в сторону, надеясь убежать. Их тут же хватали и подводили к бочке. Два блоковых держали жертву за руки, а третий погружал голову в воду. Тела умерших складывали здесь же, у бочки.
Я в этот момент был в туалетной. При выходе меня тоже схватили и поставили в ряд. Очередь медленно подвигалась, я приближался к бочке. Было страшно смотреть, как умирают люди. Все мои мысли были об одном: не испугаться, не струсить. Когда до бочки оставалось уже совсем немного, страшная акция утопления была прекращена. Всех, оставшихся в живых, в спешном порядке направили в блоки. Что произошло, что заставило палачей приостановить эту страшную акцию — никто ничего не понял. И только позже, попав в свой блок, все прояснилось: была аларма (воздушная тревога), всем надо было немедленно укрыться в блоки.
Как мы выжили? Как «дотянули» до ДНЯ ОСВОБОЖДЕНИЯ? Сейчас, спустя более полувека, я могу определенно сказать, что только надежная дружба, братская солидарность и взаимовыручка, вера в гибель фашизма помогли пережить все.
Вот примеры верной дружбы. Узники всегда скрывали свою болезнь, боясь попасть в число нетрудоспособных. Кто не мог работать, попадали в рэвир или погибали в блоке. Осенью 1944 года я начал терять зрение, но верные друзья спасли меня от верной гибели. Они, рискуя жизнью, водили меня под руки при различных построениях и проверках. Таким же образом проводили в своем ряду на работу и обратно, каждый раз опасаясь, чтобы надзиратели не заметили в ряду «слепого». Прошло какие-то время, и я поправился.
В другой раз во время алармы я получил ранение (травму ноги). Лечения никакого не было. Мы помогали друг другу сами, перевязывая раны грязными тряпками. Сколько мог, я скрывал свою болезнь и старался ходить «ровно». Но рана не заживала, и постепенно произошла экзема. Не знаю, чем бы все кончилось, но снова помогли надежные друзья. Они нашли доктора (испанца), который по их просьбе «прооперировал» меня (вырезал ножницами пораженную ткань на ноге), рану смазал и перебинтовал бумажным бинтом. На второй день сделал перевязку. Потом приходил еще несколько раз, пока рана затянулась.
Ничего я тогда не знал, ничего не знаю и теперь: откуда появился доктор-спаситель, какова его дальнейшая судьба. Одно мне было известно: оперировал меня, Лорэнца, доктор-испанец, узник Гузена-ІІ, член подпольного комитета лагеря. И я, как и сотни других, которым он спас жизнь, никогда не забуду его.
Ощущение локтя, когда рядом настоящие друзья, многое значит. Одиночки, думающие только о себе, чаще всего погибают.
Фашисты создавали невыносимые условия узникам концлагерей. Но несмотря ни на что, в самых критических ситуациях, когда опасность наказания подстерегала на каждом шагу, ежедневно рождалось сопротивление и солидарность узников. Фашисты пытались сломить это сопротивление, отобрать у нас право быть человеком. Но их система угнетения и убийств не могла поколебать нашу веру.
Истощенные и изнурительные люди делали все от них зависящее: они делили хлеб и похлебку, безмолвно, но мудро, используя все возможности, боролись за жизнь, оказывая солидарную помощь друг другу. Все, что могут сделать люди для людей, все это было здесь.
Зимой 1944-1945гг. нам удалось достать четвертушку родной газеты «Красная Звезда», которую сумел пронести в лагерь один советский военнопленный. Сейчас это кажется невероятным: суметь пронести через множество тюремных и лагерных решеток то, за что гитлеровцы карали немедленной смертью. Тем величественнее подвиг совершали патриоты-антифашисты, наши соотечественники. Мы постоянно читали эту «газету». Собравшись в глухом тупике штрека, устроившись тайком на нарах, в блоке, примостившись в укромном месте высоко на опалубке — везде и постоянно, где это только было возможно, мы (в который уже раз!) перечитывали одно и то же. Каждому хотелось самому почитать родной знакомый текст, подержать в руках «святой кусочек Родины». Это были памятные минуты! И каждый раз после «чтения» мы чувствовали себя сильнее, приходила вера в скорый конец фашистскому варварству. Хранили эту четвертушку под заплатой куртки. Я носил ее под головным убором.
Фронт приближался так быстро, что фашисты не успели привести в исполнение многие свои кровавые планы, в т.ч. и уничтожение всех узников-смертников, которых к концу апреля оставались единицы.
В ночь на 2 мая 1945 года эсэсовцы оставили лагерь, передав его охрану гражданским лицам. 5 мая наступил долгожданный ДЕНЬ ОСВОБОЖДЕНИЯ. В 6 часов вечера на территорию Гузена-II въехали два легких танка. Из одного из них выскочил американский солдат и крикнул: «Вы свободны!» Неописуемое «Ура!» прокатилось по всему лагерю. Мы были свободны! Наконец, свободны!
В том же году все оставшиеся в живых узники гитлеровских концлагерей поклялись во имя замученных там товарищей, во имя пережитых там страданий, во имя того, чтобы больше такие ужасы не могли повториться, истребить с корнями фашизм и построить на земле свободный от насилия мир. Этой клятве мы, бывшие узники, будем верны до последнего дыхания.
После освобождения пару недель был на лечении. Затем, после прихода в «нормальную физическую форму», был признан полевым военкоматом в ряды Советской армии. На родную Украину возвратился в 1948 году.
Работал на Автозаводе в городе Днепропетровск (ныне — «Южмаш») токарем. Вечерняя школа рабочей молодежи. 1949-1954 гг. — учеба в Днепропетровском госуниверситете (филологический факультет). После окончания учебы — преподавать литературы в учебных заведениях системы просвещения и здравоохранения.
Написал «Воспоминания» (Напоминание потомству») о пережитом в гитлеровских застенках. К сожалению, по ряду причин, не от меня зависящих, моя рукопись до сих пор остается рукописью. На издание книги нужны средства, которых у меня нет. Надеюсь на предстоящую компенсацию. Издание книги — цель моей оставшейся жизни.
С 1985 года — пенсионер. Находясь на пенсии, не оставляю своей общественной деятельности. Многие годы был представителем Павлоградского городского отделения книголюбов. В настоящее время я представитель Павлоградского отделения узников-жертв нацизма (города и района), член Президиума районного Совета ветеранов ВОВ, член правления районного Общества Красного Креста.
Поддерживаю тесную связь с организациями борцов антифашистского сопротивления Германии. По приглашению комитета антифашистских борцов сопротивления Тюрингии недавно побывал в Германии и принял участие в мероприятиях, посвященных памяти жертв нацизма (город Гота, январь 2000 года). В апреле 1997 года по приглашению немецкого общества Мемориал Бухенвальд я посетил места бывшего фашистского концлагеря Бухенвальд в составе группы из Украины (17 человек, все бывшие узники этого концлагеря).