Крыгин Станислав Степанович
Годы тревог и унижений.
Шёл 1937 год. Я уже ходил в школу, в 4-й класс. Отец мне сказал: «Вот что сынок, закончишь 4-й класс на отлично, куплю балалайку». А почему он так сказал? Да потому что я все прошлые классы, 1-й, 2-й и 3-й, учился плохо. Вот он и хотел меня заинтересовать. Но балалайку он мне купил раньше, в январе 1938 года, на день рождения. И не столько я учился играть на ней, сколько он сам. Сам подбирал на слух мелодии. И уже хорошо играл «Интернационал», «Там, вдали, за рекой засверкали огни» и другие песни подбирал. А я, тем не менее, подогреваемый подарком отца, стал учиться хорошо.
И вот в апреле месяце нагрянула беда. Арестовали отца. За что, про что, ни мать, ни мы понятия не имели. Нашу семью выбросили на улицу, т.е. выселили из государственной квартиры, которую предоставили отцу как ударнику труда. Работал он на шахте № 21 рудника им. Максимова, крепильщиком. Нас выселяли, а по посёлку, называемому Новый Госстрой, поползли слухи, что Крыгин Степан — враг народа, белогвардейский офицер, а я, сын его, Слава Крыгин, сын белогвардейского офицера.
Жить нам стало трудно. Во-первых, у матери моей не было никакой специальности, и ей пришлось устроиться работать уборщицей в школе на зарплату 60 рублей. Во-вторых, мы жили на квартире, и надо было платить за неё. В-третьих, я и моя сестра, Людмила, матери не могли ничем помочь, так как были ещё маленькие и учились в школе.
Мать очень хотела дать нам образование и тянулась из всех сил. Днём работала в школе, а по ночам шила. Она была, как тогда звали, модистка. Но ещё ей надо было ездить и на свидания к мужу, моему отцу, которого держали в тюрьме города Никополя.
Отец передавал матери, что он ни в чём не виновен, и, в знак протеста против безосновательного содержания в тюрьме, он объявил голодовку. После 10-ти дневной голодовки его перевели в тюрьму города Запорожья. Но как ни трудно было матери, она продолжала ездить и в Запорожье и возить ему передачи, так как по его скромным запискам, иногда с кровавым следом, было понятно, что кормили его плохо.
А в одну из поездок мать вернулась вечером из Запорожья вся в слезах, было это в мае месяце, так как ей сказали, что Крыгина Степана Тимофеевича уже в тюрьме нет, что он выбыл на этап. А как гораздо позже станет мне известно, 18 мая, по решению тройки НКВД он был расстрелян.
Но это будет позже. А пока матери пришлось всё это, не зная, где он и что с ним, выстрадать.
Ах, мама, мама, сколько горя ты хлебнула за эти годы, и сколько тебе предстояло хлебнуть!
В июне месяце начались экзамены в школах, в том числе, и в 4-х классах, и я, чувствовавший все годы любовь своего отца при его жизни, не мог обмануть его ожидания. Я закончил 4-й класс на “отлично” и с похвальной грамотой. Все последующие годы учёбы в 5-м, 6-м и 7-м классах надо мной висел дамоклов меч — кличка «сын белогвардейского офицера». В пионеры меня не принимали, и я до самого начала войны не носил пионерского галстука. Но зато слово, данное отцу — учиться хорошо, я выдерживал. Я и 5-й, и 6-й, и 7-й классы закончил на «5» и с похвальными грамотами!
А вот матери за эти годы перед войной пришлось многое испытать и пережить. Нас выгоняли, т.е. выбрасывали из квартир раза четыре. И каждый раз матери приходилось ходить к прокурору города Марганец (статус города Марганец получил в 1938 году) и просить, чтобы смилостивились над малолетними детьми и дали квартиру. После каждого такого похода дадут квартиру, а через время снова выбрасывают. Это походило на издевательство. Как я уже писал, что я и седьмой класс закончил на все «5», и за отличную учёбу и примерное поведение я был награждён бесплатной экскурсионной путёвкой на «линию Маннергейма», а ещё двое отличников из нашего класса получили: один экскурсионную путёвку в Москву, на ВДНХ, а второй в Крым. Это был уже 1941 год. Мне надо было выезжать в Днепропетровск на сборы направляющихся на поездку на «линию Маннергейма»
22 июня 1941 года. В этот день радость разрывала мою душу. Я, до этого не ездивший никуда и испытавший со стороны своих сверстников унижения и оскорбления за своего отца, вдруг поеду так далеко! С утра побежал в магазин за новой зубной щёткой и порошком, за новой майкой и трусами, возвращаясь, вдруг услышал слово — война! Да, война вторглась в наш дом. Конечно, ни о какой поездке не могло быть и речи, да и в школу сообщили, что все поездки отменяются, что врага быстро разобьём, что мы его шапками закидаем, а потом уж поедем по экскурсиям.
Но не тут то было!
Мать к этому времени работала уже на конном дворе конюхом. И я ей часто помогал чистить у лошадей и ухаживать за ними. Хорошие животные. Умные. Я их любил. Любил кормить их овсом. И вот, когда на войне не удалось противника закидать шапками, рудник начал готовиться к эвакуации, так как противник быстро продвигался на восток. В первую очередь начали эвакуировать семьи руководителей города и предприятий, коммунистов и стахановцев, инженерно-технический персонал. Семьи грузились на железнодорожный состав, на котором отправлялось на Урал горно-шахтное оборудование. Погрузились и мои соседи, одноклассники, и уехали. Но об эвакуации нашей семьи не могло быть и речи. Кто мы? Семья белогвардейского офицера, предателя и т.д. Но! Но всё же и моей матери выделили лошадей и бричку, что бы мы уезжали на восток. Мы погрузили свой небольшой скарб, привязали корову к телеге, которую нам подарила одна семья, которая эвакуировалась поездом, и двинулись в путь. Куда и зачем, мы не осознавали и не понимали. Гонимые пропагандой о зверствах фашистов и словам «война!», мы ехали! Ехали куда? Сами не знаем.
Доехали мы до села Грушовка, расположенного на реке Речище, одном из рукавов Днепра, а это километров 20 от Марганца, и стали на ночлег. А утром ехать уже было некуда, так как наши взорвали плотину Днепрогэса, и вода залила все плавни и подошла к Грушовке. Значит, переправы на ту сторону Днепра нет. И в Грушовке мы оставались до прихода немцев.
В село немцы вошли тихо и спокойно, покрутились на мотоциклах и уехали. И мы поняли — в Марганце немцы и нужно возвращаться назад. Это был август месяц 1941 года.
Вернулись, лошадей сдали на конный двор, а сами заняли квартиру с мебелью знакомых, которые эвакуировались на Урал. Корова была с нами.
Да, пришла война, а с ней кончилось и моё детство. А мне ведь было 14 лет, и на мои и мамины плечи легла забота о семье. Матери работы не было, а рудник немцы начали быстро восстанавливать, и я в октябре 1941 года пошёл работать учеником электрослесаря в горное ЭМО (электромеханический цех (отдел)) рудника им. Максимова. Работать надо было идти, так как работающим давали хлебные карточки на 600 гр., а иждивенцам — на 250. И кто работал на руднике, тот пользовался электричеством. И так мы жили, и я тихо работал уже в качестве электрослесаря 3-го разряда, а затем и 4-го, до конца 1943 года.
В ноябре 1943 года советские войска уже подошли к Днепру, были у ворот Днепропетровска и Запорожья, а немцы начали зверствовать. В течение 41, 42, 43 годов из Марганца почти никого не угоняли в Германию на принудительные работы, так как рабочая сила нужна была в городе, для работы на шахтах. Марганец — руда — очень важное стратегическое сырьё для металлургического процесса при получении высококачественных сталей и брони. Поэтому немцы зубами держались за Марганец, и шахты работали до последних дней пребывания немцев. Советские войска вошли в Марганец 5 февраля 1944 года, а немцы так и не успели взорвать или затопить шахты. А ровно за один месяц и 10 дней, т.е. 23-25 декабря 1943 года меня, как и других моих сверстников с рудника и из села Городыще: А. Гацу, Н. Лычмана, Л. Веретельникова, А. Нарикова и других, немцы совместно с калмыками во время облавы схватили и под конвоем погнали в город и загнали в лагерь, в котором до этого были военнопленные, а их накануне вывезли.
Так на долю моей матери выпало ещё одно тяжкое испытание — разлука с сыном. Разлука с сыном, которому было всего 16 лет.
Нас продержали в этом лагере, обнесенном колючей проволокой, с часовыми на вышках и обходчиком — часовым с собакой, почти три дня. Все эти дни наши матери, в том числе и моя, стояли вокруг лагеря на расстоянии 20 метров от ограждения, смотрели на нас и плакали, а мы стояли по другую сторону проволоки и смотрели. Что мы или я могли им сказать? Что мы знали? Знали ли мы, какая судьба ждёт нас?
А за Днепром уже был слышен грохот канонады и по ночам были видны отблески зарева от выстрелов пушек. Советские войска шли на Николаев.
Мы думали, и это было, скорее всего, что немцы не станут с нами возиться и нас расстреляют. А вот и нет. Пока нас не расстреляли. Так как в ночь не то на 25, не то на 26 декабря нас подняли в два часа ночи, под ударами палок и плёток, под лай собак, построили и погнали на станцию Марганец. Там быстро погрузили в железнодорожные, товарные, для скота, вагоны, и прощай, Марганец. Вернёмся ли мы сюда когда ни будь? Этот вопрос был у всех на устах, но никто его не произносил.
В вагонах было человек по 60, и мы грелись, сбившись в кучу, так как зима тогда была снежной и холодной. По разговорам на станциях мы ориентировались: проехали Никополь, Апостолово, Снигирёвку, Водоной, Балту, а под станцией Вапнярка нас выпустили по нужде, хотя и в вагонах этого было уже достаточно. Было усиленное, с собаками, оцепление. Боялись нашего побега.
Питались мы тем, что матери нам принесли накануне. Пожилые утешали нас, молодых, а мы плакали.
Так проехали Львов, а дальше Перемышль и остановка. Нас выгоняют из вагонов, строят в колоны, под лай собак, и крики конвоиров нас повели в лагерь. В лагере нам устроили санобработку, дали баланду, и на второй день опять нас погнали на вокзал, погрузили в вагоны, и опять на запад. Теперь мы уже поняли, что нас не расстреляют, что нас везут на работы. Но куда?
Через два дня опять лагерь, опять санобработка, но в каком городе, я уже не помню. После санобработки нас разместили по баракам, дали похлёбку из брюквы и картофельных очисток, но уже никуда не повезли, а стали каждое утро выгонять на построение на плац и показывать нас немцам — покупателям, сначала по специальностям. Так на третий день пребывания в лагере, на построении, один из немцев через переводчика объявил: электрики и электромеханики — три шага вперёд. Поскольку я работал на руднике электрослесарем, я сделал три шага вперёд. Посмотрел — ещё два человека вышло. Больше электриков не было. Он, немец, наверно, оформлял какие то документы, так как через некоторое время нам сказали собраться и подойти к проходной. Там он, немец, нас встретил, подвёл к машине, усадил, закрыл на ключ, и мы поехали. Поехали в неизвестность. Сколько ехали, не помню, так как мысли одолевали разные. Этот немец привез нас в город Бойтен, сдал в лагерь и распорядился, чтобы нас разместили.
Лагерь находился на окраине города, в предместье, называемом Бобрик-Карф 2. Размещался лагерь в кирпичном 3-х этажном здании на первом этаже в помещении, представляющем собой зал частного драматического театра со сценой. По залу и на сцене стояли двухъярусные железные кровати. В зале и на сцене размещалось около трёхсот человек таких же молодых ребят из сёл Каменец-Подольской области. Работали эти ребята на одной из угольных шахт. Нам троим отвели место в одном из углов, возле мастерской сапожника. Там поставили нам двухъярусные кровати. Я разместился внизу, как меньший из нас, а Николай Кмыш надо мной. Выдали нам серую робу и квадратные, синего цвета, нашивки со знаком «ost», поставили на довольствие и выдали миску, кружку и ложку.
Немец, который нас привёз, сказал, что он же за нами завтра приедет и повезёт туда, где нам и предстоит работать.
Так в моей жизни началась новая эпоха — эпоха самостоятельной жизни. Я взрослел. Теперь мне нужно было уже самостоятельно решать все житейские и бытовые вопросы. Так и получилось. На следующий день приехал этот же хромой, в крагах, немец, забрал нас и повёз на будущее место работы. А этим местом оказалась высоковольтная электрическая подстанция с мощными транс-форматорами, которые понижают напряжение с 60 киловольт до 10 киловольт, а это напряжение в 10 киловольт уже по электрическим кабелям, проложенным в земле, подавалось к потребителям (шахтам, фабрикам, железнодорожным станциям, жилым кварталам). При этой электроподстанции была бригада из 7-8 человек, которая занималась устранением аварий, происходящих на электрокабелях. Вот в эту бригаду включили и нас троих. Теперь в бригаде стало 10-11 человек. Бригада состояла из пожилых немцев и «шлюзаков» (тех, кто говорил на смешанном немецко-польском языке и которые не в состоянии были выполнять тяжёлые земляные работы по разрытию электрокабелей в местах их повреждений). А аварии на кабелях случались часто, и мы почти каждый день рыли траншеи по несколько десятков метров, чтобы найти место, где перегорел кабель. Во многих местах земля была с остатками битого кирпича, с камнями, а часто приходилось разрывать кабель и под асфальтом или брусчаткой. Это был тяжелейший труд для нас, 17-летних, полуголодных, обессиленных юношей! И тут я вспомнил слова И. Франко из стихотворения «Каменяр»: «…Лупайте цю скалу, нехай ні жар, ні холод не зупинить Вас, бо Вам призначено оцю скалу розбити”. Нам всегда предназначалось этот повреждённый кабель разрыть. Потом немцы ставили соединительную муфту, и мы опять брались за лопаты и зарывали траншею. И так изо дня в день тяжёлый труд.
Были и просветы в нашей работе — это когда авария происходила на воздушных линиях электропередач. Тогда нам предстояло вылазить по уголкам на высоковольтные металлические мачты, тянуть за собой верёвку, по которой потом с земли на мачту немцы подавали инструменты и оборудование.
Было у нас и преимущество перед теми ребятами, что жили в лагере. Они работали под землёй, на угольной шахте Корстен-Центрум-Грубе, и их водили на работу, на смену, строем. А у нас были пропуска на свободный выход, так как нас в любое время дня и ночи или выходного, могли вызвать на работу, на ликвидацию аварии. Преимущество наше заключалось в том, что, имея такой пропуск, мы в выходной день могли выйти из лагеря, сняв перед выходом знак «ost», и отправиться в город на заработок. Заработок заключался в том, что нужно было ходить по улицам города Байтен, и смотреть, где перед домом лежит куча угля. Входить в этот дом, искать, кому привезли этот уголь, и предлагать свои услуги по переноске этого угля в подвал. Шлюзаки знали цену этой услуги — хлебная карточка, а, точнее, талон на 2 килограмма хлеба. Вот вдвоём внесём две такие кучи, а это 6 тонн, и имеем дополнительно на неделю 2 килограмма хлеба, т.е. по 300 грамм в день добавки к получаемому пайку. Иногда угощали и обедом. Всё зависело от того, какой человек, хозяин кучи, попадётся. Так же было и на работе. Отношение членов бригады к нам было не однозначное. Были такие, кто относился к нам как к равным работникам, это и поляк Ляховский, и немец Швадлох. А некоторые относились к нам как к людям второго сорта. Был такой немец, фамилии не помню, а звали Ейвальд, лет сорока, в армию не взяли по причине болезни, так он нас называл не иначе как «русиш швайн» (русская свинья). Всё время издевался, унижал и оскорблял. Вечно был недоволен нашей работой.
Так прошёл год. Наступил январь 1945 года. Как-то нас собрали, и говорит мастер: «Поедете с двумя немцами в командировку». А куда, нам не сказали. Немцы брали билеты, немцы нас везли и даже подкармливали нас. Приехали мы в город Кобленц на Рейне. Недалеко от Кобленца, километрах в 10-12, возле села Кессельгайм, была такая же электроподстанция и такая же ремонтная бригада, и нас включили в её состав. Только эта бригада занималась ремонтом не повреждённых кабелей, а ремонтом высоковольтных линий электропередач, идущих на Висбаден, Майнц, Бонн, и другие города. Теперь мы целыми днями лазили по мачтам, ремонтируя эти линии, разбомбленные американскими самолётами. Поскольку в Кессельгайме лагеря не было, то нас разместили при подстанции, в одной из комнат под надзором охраны. Но охраняли они нас не долго. В начале марта 1945 года село Кессельгайм на Рейне заняли американские войска. На Рейне они стояли месяц. И только в начале апреля американцы форсировали Рейн. Недели две мы болтались, ничего не делая. А потом американский комендант села собрал нашу бригаду, и предложил восстанавливать электроснабжение. Мы снова были в работе. День Победы для нас там прошёл незамеченным. Ни немцы, ни американцы его не отмечали. Но мы уже знали — войны больше нет.
В июне месяце я, по собственной инициативе, на велосипеде поехал в Кобленц, в комендатуру (к тому времени американцев уже сменили англичане) к коменданту, объяснил ему ситуацию, что в селе Кессельгайм на Рейне находиться около 20 человек русских и украинцев (остальные, кроме нас, работали у бауэров), и что мы желаем уехать на Родину. В комендатуре выписали пропуск, написали записку коменданту села, чтобы выделил транспорт, и нас в один прекрасный день повезли в лагерь для перемещённых лиц, который, как нам сказали, находился недалеко от французской границы, в горах. Когда нас туда привезли, а до этого там был лагерь французских военнопленных, то там уже было около 3000 таких же, как мы, человек. Но американцы не спешили отправлять нас, а наоборот, затягивали отправку. Зато каждый день приходили вербовщики вербовать нашего брата на работу в Южную Америку, как говорили, на тростниковые плантации. Специально для этого были созданы невыносимые условия для проживания в этом лагере. Но я держался стойко, терпел все невзгоды. Мы ехали сюда не затем, чтобы уехать в Америку. Мы ехали сюда, чтобы уехать домой.
Здесь мы поняли, что этот лагерь американцы тщательно скрывают. И это подтвердилось. Где-то дней через 7-8 в лагере на автомобиле «Виллис» появились три советских офицера. Они сразу же собрали многотысячную толпу и сказали то, что мы подозревали. Они сказали, что американские власти скрывают от советских представителей такие лагеря с целью завербовать больше рабочей силы. А их задача — находить такие лагеря, и вот они нас нашли, и что через 2-3 дня начнётся отправка нас на Родину.
И действительно, на 3-й день было подано около 50-ти автомобилей марки «Студебекер», и началась отправка. Я и мои товарищи в этот день на отправку не попали, отправили нас только на следующий день. На машинах нас привезли на станцию города Франкфурт на Майне, где нас уже ждал состав из пассажирских вагонов и прекрасный сухой паёк, а так же хорошая одежда (пиджаки, брюки, рубашки и т.д.). Из Франкфурта на Майне нас привезли в город Риза на Эльбе, где и передали Советским войскам. Перейдя по понтонному мосту через Эльбу, мы оказались уже в Советской зоне оккупации. Нас тут же, недалеко от моста, всех построили повагонно, как мы ехали, а это значит человек по 50, и перед нами, прохаживаясь вдоль строя, военный человек в звании старшины, своим зычным голосом произнёс, цитирую дословно: «Граждане репатриированные, вы прибыли с той стороны, поэтому: у кого есть пистолеты, планшетки, комсоставовские ремни, финки, кастеты и т.д., всё сдать. В противном случае — расстрел». И мы подумали — ничего себе, попали к своим. Нигде, никогда и ни кто на американской территории нам не говорил о том, что за что-то мы будем расстреляны. А свои сразу же предупредили! И полетели на кучу предметы, о которых предупреждалось. Полетел на кучу и мой пистолет, который мне подарил негр-водитель, когда мы работали в Кессельгейме. Всё время в американской зоне оккупации он был со мной, а тут пришлось расстаться. После этого нам объявили, чтобы мы подписали свои вещи и сложили на машину, а сами двинулись пешком в город Баутцен, вещи нас там будут ждать. Мы шли день и ночь, с короткими привалами, старались дойти быстрей, думая о том, что оттуда нас уже отправят на Родину. В Баутцене нас встретили и разместили в одном из бывших лагерей, но уже упорядоченном. Надо отдать должное, охраны не было, был только дежурный на КПП. Но чтобы нас сразу же отправили домой, то не тут то было!
Начались вызовы на допросы. Здесь я и мои товарищи проходили проверку, проводимую офицерами опергруппы «Смерш». Этот лагерь оказался фильтрационным. Меня допрашивал капитан по званию, на допрос вызывали трижды, с интервалом в два — три дня. Кормили нас хорошо и сытно. О том, что мы ходили по городу свободно, говорит тот факт, что я там, в местной фотографии сфотографировался с товарищами (фотографию прилагаю). Это не те, с которыми я работал, просто они тоже оказались в это время у фотографа. Один, тот, что в американской форме, из Ленинграда, а другой кажется из Днепродзержинска.
Дней через 12-14 нас погрузили с вещами на машины, уже наши, отечественные, и в путь на восток. Через какие города, не помню, но хорошо помню, что днём мы ехали через город Байтен. Город, где мы втроём работали на фирме ОЕВ, и маршрут проходил метрах в 80-100 от мастерской, где мы работали. Мы попросили водителя-сержанта остановиться и объяснили ему ситуацию. Он отпустил нас троих на 15-20 минут. И когда мы зашли во двор, мы увидели всё тех же немцев-стариков и шлюзаков, а они кинулись к нам с возгласами «Живы!», «Живы!». Мы видели, что они радовались нам искренне. Двадцать минут пролетели быстро, в рассказах и перекуре, мы попрощались, пожелали им новой жизни, а они нам, и мы двинулись дальше на восток.
Колонна наша прибыла в город Городок, Львовской области, мы разгрузились, и нас разместили в каких-то казармах. Эти здания были трёх и четырёх этажные. Поставили нас на довольствие. И здесь начало повторяться всё то, что и в Баутцене. Опять допросы, опять презрение, опять мания шпионства. После третьего допроса объявили, что я могу с чистой совестью ехать домой, и выдали соответствующий документ.
В Городке нас продержали дней 10-12, и здесь же нас уже начали формировать по областям, и каждый день отправлялась пассажирскими составами какая-то область. Здесь же я расстался с товарищами, с которыми прожил полтора года бок о бок, с которыми делил и горе, и голод, и нищету, и минуты радости. Они были из Запорожской области и отправились составом на Запорожье, а я на Днепропетровскую область.
Помню, вечером мы погрузились в вагоны, на дорогу нам выдали сухой паёк, ехали всю ночь и день, через какие станции, не помню, так как из вагонов никто не выходил, рискуя остаться без места и без вещей. На следующий день ехали через Апостолово, и я подумал, зачем я буду ехать в Днепропетровск, когда рядом Марганец. Я вышел на станции Апостолово и в два часа ночи залез на крышу поезда Иловайск — Одесса, так как билетов не было. Страна была на колёсах, все куда-нибудь ехали. Было воскресенье, 13 августа 1945 года, 8 часов утра. Вот он — Марганец! Мой родной Марганец! Город, где прошло моё детство. Когда в Германии уже стало понятно, что война кончилась, и я, вероятнее всего, вернусь домой, я говорил сам себе, что приеду домой, упаду на землю, и от радости и счастья буду её целовать! Но пока я доехал, это чувство притупилось и от всех этих допросов и презрения и мыслей о будущем радость померкла.
Скинул вещи с крыши, чтобы воры их не утащили, а потом слез и сам. На землю я не упал, и целовать не стал. Рядом со станцией Марганец был базар. И без того в тот год к каждому поезду приходили люди в надежде на то, что кто-то из родственников вернётся то ли из Германии, то ли солдат после демобилизации. А тут ещё и воскресенье. Поскольку меня никто не встречал, я забрал вещи и двинулся пешком на свой рудник имени Максимова. А это километра три, три с половиной. Но всё же кто-то из знакомых узнал меня, идя с базара, и, по-видимому, сообщил матери, что Славка вернулся и идёт домой. Смотрю, бежит мне навстречу моя мама, вся в слезах. Она плакала от радости, что я жив, что я вернулся, что я стал наголову выше. Да, я стал мужчиной, испытанным лагерями и жизнью на прочность, на выживание. Мы обнялись, мы расплакались, мы сели на мои вещи и смотрели друг на друга. Мы были счастливы!
Вот она, моя Родина!
Вот она, моя Земля!
Вот он, мой родной Марганец!
Как я ждал встречи с родным городом и представить себе трудно, но он меня встретил все таки с радостью и любовью и не только родных и близких, но и друзей. Сразу же мне сказала мать, что зятя (мужа сестры родной) немцы расстреляли через месяц после того, как меня забрали в Германию, то есть в конце января 1944 г. Он был партизаном. Похоронен он в центре города в братской могиле, где сейчас горит вечный огонь.
Ну а я с недельку поболтался и надо идти работать. Надо кормить себя, мать и племянницу. Устроился работать туда же, где и работал во время оккупации — электрослесарем на рудник им. Максимова. А в 1947 г. фортуна улыбнулась мне. Меня и еще одного электрослесаря направляют в командировку в г. Никополь на монтаж электрооборудования и освещения в новом здании Никопольского металлургического техникума. Поработав там месяц, я переговорил с директором и меня, как нужного для техникума электрика, приняли без экзаменов на учебу в техникум на горный факультет. Таким образом, я с 1947 г. по 1951 г. был учащимся этого техникума. Закончив его, я получил направление в систему МВД СССР, п/я 9, хотя перед этим я просился после окончания направить меня на Алтай и даже писал об этом Председателю Совета Министров И.В. Сталину. Моя просьба была удовлетворена. Но пришлось ехать работать в систему МВД СССР, сначала в Москву, а там получив направление в г. Красноярск, а затем в Красноярск 26 в Управление строительства железных рудников МВД СССР, а затем был переведен в Главтоннельметрострой МПС СССР и строил в горах Саянских, как теперь стало известно — он работает, Горно-химический комбинат или предприятие по переработке ядерных отходов и производство плутония для ядерных зарядов.
Проработав там около 3-х лет после окончания проходки подземных выработок я был откомандирован в распоряжение Москвы, а Москва передала меня в распоряжение Министерства металлургической промышленности, которое меня направило в г. Кривой Рог в распроряжение треста «Ленинруда», откуда меня направили на рудник им. Кагановича, где я работал нач. подземного добычного участка № 7 на шахте «Центральная». Вскоре участок по показателям был признан лучшим в Кривбассе и ему первому в Кривом Рогу в 1954 г. присвоено звание комсомольско-молодежного. В комсомол я вступил, работая еще на руднике им. Максимова в 1946 г. на участке. У меня весь руководящий персонал был с высшим образованием (помощник мастера, маркшейдер, нормировщик, геолог), а я, начальник, со среднетехническим. Это меня и побудило принять решение о получении высшего образования. В 1956 г. я увольняюсь с рудника им. Кагановича и переезжаю в г. Марганец. Поступаю опять на работу на рудник им. Максимова электрослесарем и иду учиться в 10-й класс вечерней школы.
В 1957 г. закончил ее с отличными оценками и сделал попытку поступить в Московский авиационный институт, но, не получив общежития, я его оставил и опять вернулся к матери в г. Марганец и опять поступил работать на рудник им. Максимова. В этом же 1957 г. я поступил кандидатом в члены КПСС. Приняли меня одним голосом в перевес “за”, так как в моей автобиографии считались отрицательными два показателя: первый — это то, что у меня в 1938 г. был репрессирован отец, второй — это то, что я был в Германии, но все же меня приняли, так как многие шахтеры знали моего отца и считали, что он не виновен, что пострадал он невинно.
В 1958 г. я подал документы в Киевский политехнический институт, сдал экзамены и был зачислен на горный факультет с предоставлением общежития. Закончил я КПИ в 1963 г. получив специальность инженер-электромеханик по горной автоматике и направление на работу в институт “УкрНИИпроект” (бывший “Гипрошахт”). Здесь же, в институте, в 1959 г. я был принят в члены КПСС и оставался им до 1991 г.
В институте “УкрНИИпроект” я проработал всего полгода и был переведен в Укрсовнархоз, в Главное управление угольной пломышленности на должность ст. инженера производственно-технического отдела. Но, проработав год и чувствуя, что дело пахнет керосином, что политика партии такова, что Укрсовнархозу, да и Совнархозам вообще уже приказано «долго жить», что будут образованы Министерства, а раз так, то Министерство угольной промышленности обязательно будет в г. Донецке, и мне партия прикажет ехать в г. Донецк, чего я не очень хотел. Поэтому я заранее подыскал себе работу и перешел по переводу в систему Главкиевгорстроя, сначала начальником электроцеха В ДСК-3 (домостроительный комбинат), а затем гл. механиком треста КПДС-1 (Киевподземдорстрой-1). Через 1,5 года, не найдя общего языка с управляющим треста, я был вынужден перейти по переводу в институт ВИАСМ (Всесоюзный научно-исследовательский проектно-конструкторский институт по автоматизации предприятий строительных материалов), где работал сначала зав. отделом, потом зам. директора, а затем и директором этого Киевского филиала института ВИАСМ (головной институт был в г. Ленинграде). Проработав в институте 10 лет, я перешел в этой же системе Министерства промстройматериалов на опытно-экспериментальный завод института НИИСТ — директором этого завода. А через 2 года, не выполнив указание директора института о приписке в выполнение плана невыполненных объемов, я был вынужден уйти по переводу в Управление Киевметаллоснабсбыт на должность гл. инженера этого управления. Работа была интересная, но и очень ответственная. Система была такая, что рабочие получали очень низкую зарплату. И в погоне за вознаграждением оказывали услуги потребителям, часто нарушая при этом правила техники безопасности, что зачастую приводило к тяжелым несчастным случаям, иногда со смертельным исходом. Проводя большую работу по технике безопасности, я видел, что бороться с этим злом (вознаграждения) очень трудно и что когда-нибудь это может кончиться тем, что я окажусь на скамье подсудимых, не имея за собой вины, по обвинению, как должностное лицо, не обеспечившее надлежащих условий безопасной работы.
Подумав над этим, я принял решение найти другую работу и ушел. Ушел я в 1983 г. по переводу в институт Укркооппроект на должность зам. директора института. В институте я проработал 5 лет до ухода на пенсию. В 1988 г. в системе потребительской кооперации началось упорядочение руководящих кадров и мне, как пенсионеру, в институте не оказалось места. Тогда я подыскал себе работу и перешел на работу в Опытно-конструкторское бюро Геофизического приборостроения (ОКБ Геофизприбор) на должность мастера по быту, чтоб была сохранена пенсия. Там я проработал 10 лет до 1998 г. В это время, с 1991 г., началась активизация Украинского союза бывших малолетних узников фашизма, и уже где-то с 1994 г. я начал принимать активное участие в работе Украинского союза, а впоследствии в 1998 г. уже был избран Председателем ревизионной комиссии УСЖН, с работы уволился в 1998 г.
Около трех лет не работал, жил на пенсию, да на ранее заработанные и сэкономленные деньги. Занимался дачным участком. Воспитывал внуков. В 2000 г., переговорив с председателем Киевского отделения узников-жертв нацизма, пришли к выводу, что надо создавать или учреждать благотворительный фонд. Убедив одного из предпринимателей — президента корпорации «Солидарность» Вильдмана И.Л. в необходимости создания такого фонда для адресной помощи бывшим узникам-жертвам нацистских преследований, а ныне уже престарелым, больным и немощным, получив его согласие, такой фонд в сентябре 2000 г. был создан, получив статус «Киевского городского благотворительного фонда социальной защиты узников-жертв нацистских преследований», председателем которого на учредительном собрании избрали меня. И вот я опять в работе, в заботах, в поисках средств, в проведении акции. Жизнь продолжается.
