Чередниченко Иван Павлович

Родился я 24 марта 1925 года в дер. Милаевка Беловского района Курской области. В марте 1943 года Красная Армия отбросила фашистские полчища с курской земли и мы, молодые ребята, полевым военкоматом были призваны на военную службу. За неделю до своего 18-летия я принял присягу и был зачислен бойцом 180-й стрелковой дивизии 21-го стрелкового полка 2-й роты. И на четвёртый день был уже на передовой.
А апреле-мае, под угрозой контрнаступления врага, нам был дан приказ строить оборонительные сооружения в районе сёл Битица и Владимировка Сумской области. Строили дзоты, рыли землянки, а брёвна на своих плечах носили из Юнаковского лесничества, преодолевая порой по 7-9 километров.
Изъявил желание быть пулемётчиком. Мой пулемёт – «Максимка» был весом 76 кг – тяжелее меня самого (а весил я не более 50 кг). 5 июля немцы пошли в наступление, а 10 августа уже наша часть нанесла ответный удар и пошла изгонять врага с захваченных территорий. Вот тут я и понял, зачем наши командиры учили нас пользоваться немецким оружием. Нам приходилось уничтожать врага и их оружием.
После освобождения городов Ромны, Прилуки наш полк подошёл к Днепру. Мне вручили немецкий пулемёт МГ-34. Своего «Максимку» мы таскали по полям и болотам вдвоём, а с немецким пулемётом управляться было значительно легче.
Наше форсирование Днепра началось в районе Вышгорода. Легко сказать «форсирование». Такое сражение за Днепр даже трудно описать. Когда я был школьником, моя верующая мать говорила, что реки однажды наполнятся кровью. Как она была права! Днепр выглядел так, словно в нём развели сотни тонн марганцовки! Он был наполнен кровью. На правом берегу Днепра я окопался со своим расчётом, но уже не в полном составе, с потерями. С левого берега ураганным огнём нас поддерживали «Катюши», от которых, надо сказать, и нам досталось.
Мы получили приказ укрепиться в районе станции Петровцы. Окапываться уже было некогда и мой расчёт занял оборону в сарае, откуда удобно было вести прицельный огонь. Враг пытался сбросить нас в Днепр силами своей пехоты при поддержке нескольких танков. Кончались боеприпасы. Пришлось танки пропустить и вести огонь по пехоте. Успел заметить, что немцам удалось отбросить наших более чем на километр.
В этом бою погиб весь мой пулемётный расчёт, а сам я был тяжело ранен в область левого бедра разорвавшимся рядом снарядом и потерял сознание.
Так я попал в плен. Позже оказался в Польше, в г. Холм, в одном из лагерей для военнопленных. Здесь мне оказали медицинскую помощь наши врачи из числа военнопленных, промыв рану мочой. Таким нехитрым способом мою рану обрабатывали неоднократно. Они же соорудили костыль из досок, чтобы я мог самостоятельно передвигаться, поддержали морально. Спасибо им, моим спасителям.
Затем был лагерь № 326 для военнопленных на территории Германии. Старшим здесь был полицай Сашка – изменник из Белоруссии. В лагере самой большой ценностью считался котелок. А его-то у меня и не было. Давали хлеб-эрзац (буханку на 6 человек). И мои товарищи где-то выменяли за полторы пайки хлеба для меня котелок. Я его берёг как зеницу ока. Они же продолжали промывать мочой мою рану.
На этом фоне в лагере выделялась другая категория – наши полицаи, которые свирепствовали хуже немцев. Сам лагерь находился в поле, кроме бараков и колючей проволоки я ничего не видел. По рассказам моих товарищей, лагерь находился недалеко от г. Кёльна на реке Рейн. Мой номер военнопленного – 145768. Его я носил на шее.
В марте 1944 года нас, 62 человека, забрал к себе в посёлок какой-то бауэр. Я было обрадовался, что хоть кормёжка будет получше лагерной. А он, фашист, кормил хуже, чем в лагере. Работа же была очень тяжёлая – пилить и таскать грабовое дерево.
В первых числах апреля я с молодыми товарищами – Лысенко Михаилом и Евсюковым Михаилом – решили бежать во Францию. По рассказам старших, там должно быть полегче. Но вскоре нас в лесу настигли полицаи с собаками. Завязалась драка. Один полицай меня ударил, я дал сдачу. Если бы мои товарищи в этот момент меня поддержали, мы смогли бы продолжить побег, так как эти полицаи были слабенькие. Отсюда пошли мои новые мучения. Сначала – тюрьма в г. Ганау-Кассель, а в мае месяце тюремным вагоном мы прибыли в г. Веймар. Затем нас, человек 30, затолкали в другой вагон и повезли дальше. Только вёз не паровоз, а какой-то толкатель. Кроме военнопленных, среди нас были гражданские поляки, чехи. Представьте себе – весна, крутом цветы (думалось, что попал в рай), а когда наш вагон остановили – оказалось, что это зона концлагеря Бухенвальд. Огляделся –все в полосатой одежде.
Нас всех поодиночке зарегистрировали, сняли отпечатки пальцев, сфотографировали прямо и сбоку. Мне выдали на полотняном кусочке номер 8389, который я обязан был пришить на полосатую одежду. Затем нас группой направили прямо в лагерь через центральные ворота в карантинное помещение № 41, откуда более 40 дней никуда не выпускали. Брали кровь на анализ, делали какие-то уколы. Кормление было такое же, как и в прежних лагерях. Один раз похлёбка и хлеб-эрзац на 6 человек. Отбыв карантинный срок, меня и моих товарищей направили в 25-й блок, в котором в основном были русские.
А на утро мы с Михаилом Лысенко попали на два месяца в штрафную команду Штаенбрук (каменоломня). На работу –бегом, на работе – бегом, с работы – бегом. Такое испытание я выдержал две недели. Руки мои опухли по локти, а ноги – по колена. А Михаила Лысенко пристрелили прямо с камнем на ступеньках за медленный бег. Меня же наш штабовый немец из 25-го блока (тоже заключённый, по лагерям – с момента прихода Гитлера к власти) направил в госпиталь при лагере. Принял меня хирург – француз, тоже заключённый, находившийся под надзором службы СС. Он оказал мне посильную помощь, а главное – дал коробок с корочками хлеба, более 1 кг. А ещё выдал мне освобождение от работы на 3 дня с условием, чтобы я вновь его посетил. Но через три дня меня принял не француз, а чех. Он оказал медицинскую помощь и также дал корочек хлеба. В госпитале хлеб дают на ночь, а до утра не все выживают. На этот случай у них были корочки в запасе. Мне опять дали на 3 дня освобождение. Видно, у этого чеха было какое-то знакомство, так как он помог мне переводом в другую команду. В этой команде нас было 9 человек. Возили мы большой телегой (арбой) всякие грузы в лагере и в зоне. Как-то мы везли на кухню брюкву мимо дома доноров. Но это помещение было уже пустое. Бригадир рассказал, что вчера у всех брали кровь, а брали её – до последней капли. В середине августа той дорогой, что привезли нас (она была тупиковой) прибыло 14 вагонов семейных евреев из Бельгии. Им объявили, мол, берите с собой мыло и полотенце и поедем дальше. Так их час, а может и больше помыли, а в крематории молодых девочек отобрали. Мы подумали, что поиграться взяли (лагерь охранялся целым полком СС). Но оказалось, что их (более 60 душ) отконвоировали на псарню для удовольствия собак. На третий день нам довелось их перевозить в крематорий. Большинство из них были мёртвые и разорванные собаками. А вещи, что остались в вагонах, мы перевезли на склад.
Дисциплина в лагере была зверская – попробуй не сними головной убор и не поклонись. Изобьют до смерти. А в лагере были все нации – немцы, болгары, поляки, чехи, русские, французы, бельгийцы, итальянцы, румыны. И судьба была всем одинаковая. В штрафной команде каменоломни было человек 150-160, когда вели на работу. А когда ведут с работы, то половину, а то и того меньше. Кто замедлял шаг, того прямо на ступеньках расстреливали. А те ступеньки не частые, 65-75 см высотой. Попробуй шагни, да ещё с камнем. По обеим сторонам ступенек стояли фашисты и гробили нашего брата. Но в течение дня команда снова пополнялась. Попадали в неё за малейшую провинность. Так мне надо пойти в церковь и помолиться Богу, если мои спасители-врачи француз и чех ещё живы. Они сохранили мне жизнь, и я в большом долгу перед ними.
В конце августа 1944 года англо-американская авиация немного отомстила за наши мучения, разбомбив офицерские дома, казармы и гаражи. Нашей радости не было предела. В сентябре 1944 года нас, человек 500-600, этапом из Бухенвальда погнали в г. Ена. Шли мы двое суток без пищи, слабых фашисты пристреливали по дороге. Остановились на территории вагоно-ремонтного завода. И лишь на четвёртые сутки дали какой-то баланды.
Здесь мы проработали до марта 1945 года. Затем нас опять этапом (т.е. пешком) погнали куда-то на восток. Ночевали в поле среди грязи. Потом нас загнали в карьер, стены кругом крутые и вверху кругом расставили пулеметы. Затем произошло невероятное. Мы увидели, как на лошади подъехал какой-то священник-католик и стал браниться с конвоирами (а среди нас были и немцы). Как нам потом объяснили, этот священник помешал нас уничтожить, сохранив всем жизни. Получается, что не все были фашистами, были среди немцев и люди. А произошло это вблизи города Фрайберга. Освободила же нас Красная Армия в чехословацком городе Лайтмериц на реке Эльбе. Здесь меня приютил чех, по-отцовски ухаживал за мной, оказывал медицинскую помощь – возил в больницу. К этому времени мой вес вместе с одеждой составлял 48 кг при росте 1,84 метра. За месяц, что я прожил у него, мы привыкли друг к другу. Он был для меня словно отец, предлагал остаться в Чехии. Но я отказался – мать и Родину никем и ничем нельзя заменить. А вообще до Лайтмерица из 600 человек добралась лишь половина. Я же остался жив лишь потому, что с самого детства жил бедно, как бы акклиматизировался к таким условиям. Знаю вкус всех растений. В голодные 30-е годы ели кошек и собак, а мои старшие братья ловили воробьев и считали их деликатесом. На нашем голодном пути в Лайтмериц гибли в основном французы. Видно, их детская доля не такая была, как у нас. В сентябре 1945 года я был направлен в 43-ю отдельную трофейную бригаду, где и прослужил до мая 1950 года. Восстанавливали города, отдыхая по 2-4 часа в сутки. Домой вернулся в старенькой шинели, без специальности. Пришлось учиться, получил красный диплом ветфельдшера.
А на старости опять меня судьба обидела. В 1992 году умерла жена. Сейчас живу один – у детей свои заботы, свои семьи. Дорогой мой читатель, не подумай, что всё рассказанное здесь – сказка. Это не сказка – это истинная правда.