Караваева (Погодичева) Галина Михайловна

Родилась в Киеве 11 марта 1928 года.
Жили мы в Киеве по улице Спасской, 37, с отцом, Михаилом Александровичем, 1890 г.р., матерью, Марией Николаевной, 1900 г.р., братом Петром, 1925г.р., сестрой Анной, 1937г.р. Всего было пять братьев и шесть сестёр. Все имели образование.

Отец мой сначала работал на пассажирских теплоходах помощником капитана, остальные все годы проработал на заводе им. Сталина механиком.
Дядя Ваня с тетей Изабеллой и двумя детьми в 1921 году уехали в Польшу, на родину тёти Изабеллы.
Дядя Александр работал на заводе им. Сталина механиком.
Дядя Митя работал в Днепровском пароходстве зам начальника пароходства и зам. редактора газеты “Водник”.
Дядя Анатолий работал в Совмине, главным бухгалтером “Сахартреста”.
Тёти все не работали, их обеспечивали мужья.

До войны мы все хорошо жили, моя мама не работала, у нас была няня — бабушка Ариша, мы все её очень любили. Когда маме было 19 лет, родители её умерли. Няня заменяла ей маму, а нам бабушку. Няня прожила с нами 21 год и, когда она в 1942 году умерла, мы все за ней очень плакали.

Мама содержала большое хозяйство. У нас было две большие комнаты и кухня. Когда моя мама готовила к празднику колбасу-кровянку или ветчину, то аромат шёл по всей улице. Вся папина родня на праздники собиралась у нас. Это были настоящие балы! Все когда-то пели в церковном хоре, поэтому, когда начинали петь, так все соседи говорили, что собралась родня артистов. И по сегодняшний день у наших детей и внуков, правнучки, по наследству хорошие голоса.

Детство наше прошло счастливо и весело. Соседи во дворе были весёлые и хорошие. Часто собирались вместе, пели песни и рассказывали всякие небылицы. Что стоила одна тётя Рахиль. Когда она выходила во двор набирать воду, мы, все дети, смотрели на её голову — у неё в волосах всегда было полно перьев. Нас очень смешило, когда она стряхивала их на землю. Почти каждый день она кричала своему сыну Фиме: “Иди кушать борщ со шкварками”. Мы так все смеялись, что у нас от смеха болели животы.
Помню, когда в 1931 году на Подоле было большое наводнение, то вода доходила до второго этажа. Мы с окон смотрели, как люди плавали на лодках и железных балиях. Иногда переворачивались в воду, а мы, дети, не понимали и смеялись.

Помню голодовку в 1933 году. Однажды мы с мамой шли к знакомым и увидели лежащую на земле опухшую девушку с длинными, толстыми косами, по которым ползали вши. У мамы было с собой яблочко и немного клубнички. Мама нагнулась к ней, открыла ей рот и выдавила сок из клубники. Потом попросила соседку, тётю Анюту, чтобы она забрала девушку к себе. Тётя Анюта была одинокая, а эта девушка стала ей как дочь. Мама моя всегда заносила им что-нибудь из еды. Мои родители были верующими и очень добрыми, они всегда помогали бедным соседям.
Когда в Киеве председателем был Постышев, то он много внимания уделял детям и взрослым. Стали строить во многих дворах форпосты, мамы нам шили костюмы и мы, дети, выступали на сцене. Кто пел, кто танцевал, декламировал стихи. На наши концерты приезжала певица Ляля Чёрная.

Помню, как-то мы с мамой пришли в магазин купить хлебушка, и этот момент в магазин зашёл Постышев и попросил взвесить килограмм макарон. Продавец ответила, что нет бумаги, чтобы завернуть макароны. Тогда Постышев снимает кепку и даёт продавщице. На следующий день эту продавщицу сняли с работы. Вот какая была культура и дисциплина!
Каждый день приходили к нам, во двор дедушки-продавцы, приносили то черепах живых, китайцы приносили на продажу детскую посудку, кукол, всякие мячики, всё сделанное из глины. Один дядя приносил ящик с большим увеличительным стеклом и показывал нам цветные открытки через стекло. При этом кричал: “Война в Крыму, всё в дыму, царь едет на белом коне!”. Когда я ему дала 20 копеек и стала смотреть открытки, то говорю ему: “Дядя, я не вижу царя на белом коне”, а он мне ответил, что царь перед каждым дураком останавливаться не будет. Я от обиды стала плакать, а все дети с меня смеялись.
Мы отдыхали всегда на Наталке, там, где сейчас Оболонь. Когда мой отец бывал в отпуске, то брал с собой бредень, ловили рыбу, варили уху, жарили, сушили рыбу. С собой брали сухие колбасы, сыры и прочие продукты. И такой красоты и веселья я не видела нигде! Там было очень много красивых цветов: петушков, ромашек, (молочен), незабудочек.
Ещё там стоял большой цыганский табор. Мы с цыганами очень дружили. Они нас приглашали на свои свадьбы. Когда на свадьбе били посуду, то мы, дети, разбегались кто куда. Мы не знали, что у них такой обычай.
Такие веселья нравились и нашим родственникам, которые отдыхали вместе с нами. Цыгане очень полюбили моих отца и мать, и, когда мы возвращались с гулянья, цыганский барон подарил моему отцу гитару.
В 1937 году в нашу родню пришла страшная трагедия. Во власти тогда было много предателей. Арестовали брата моего отца, дядю Александра, который неизвестно где погиб (в 1954 году реабилитирован). 8 февраля 1938 года арестовали дядю Дмитрия (был убит в Быковне). Реабилитирован в 1955 году.

В мае 1941 года мы возвращались с отдыха, с Наталки. Не доходя нашего дома, вдруг перед нами взлетел голубь. Когда я взглянула на него, то увидела — на небе стоял Святой в чёрном длинном одеянии. Он держал в левой руке большой крест, в правой — меч. Я стала кричать: “Папа, мама, смотрите какой дядя на небе!” Мама, папа и ещё несколько родственников видели, остальные нет. Не всем было дано видеть святого на небе.
Моя мама сказала: “Дорогие мои, будет война”.
22 июня 1941 года началась страшная война.
Брата в армию не брали, так как он был малолетка. Так он сам, добровольно, пошёл в ополченцы, штаб находился на Куренёвке. В 1941 году брат был ранен в ногу и под Борисполем взят в плен. Бежал из плена домой и скрывался от фашистов. В 1942 году, где-то в сентябре, был арестован гестапо, и так мы больше брата не видели и не знаем, где его замучили проклятые фашисты. Мама не вынесла смерти красавца сына, тяжело заболела и на 42 году своей жизни, 4 декабря 1942 года умерла наша мама. Смерть мамы и брата оставили нам большое горе и скорбь. Остались мы с сестричкой и нашим папой.
Эвакуироваться мы не смогли, так как сначала отца оставили эвакуировать станки и оборудование с завода. А потом было уже поздно, немцы бомбили и вокзалы, и пароходы.

При немцах отец работал на заводе “Строительная верфь” рабочим. Хлебную карточку давали тем, кто работал, нам не дали. Немцы пекли хлеб, из опилок деревянных или шелухи какой-то. Хлеб был горький. Отец наш был очень порядочный, не пил, не курил, с мамой жили в любви и согласии. Когда мы с сестричкой плакали, отец нас обнимал, целовал и горько плакал. Мы сильно голодали, я стала просить папу, чтобы он устроил меня на работу. Папин знакомый меня устроил на судоремонтную верфь, в малярный цех. Я красила “кузбасным” лаком днища катеров. Лак попадал на лицо и руки, и открывались раны. Это была не жизнь, а пытка. Летом 1943 года, в сентябре, карательные отряды вели облавы по всем улицам Киева. Мы с сестрой и отцом убежали с Подола на Куренёвку. Прятались в подвале старого домика. Ели то, что находили в огороде и погребе. Однажды отец вышел из погреба набрать воды из колонки, его заметили немцы и начали стрелять, и отец не смог набрать водички. Я уговорила его, чтобы он разрешил мне пойти и набрать водички. Я стала ползти к колонке, а это было ночью, немец стал и по мне стрелять. Когда рассвело, немцы подошли к домику и обнаружили нас в погребе. Отца они ударили автоматом по спине и погнали нас на вокзал.
И теперь, когда я вспоминаю ту страшную ночь, то не знаю, каким чудом мы остались живы. Наверно, нас спас один господь. Когда нас гнали на железнодорожный вокзал, то везде валялось много трупов. Пригнали нас и много других людей из города, и загнали нас всех в скотские товарные вагоны. Когда нас везли, то в селе Попельня на нас налетели самолеты и начали бомбить поезд. Поезд остановился, и нас всех выгнали на поле. Много человек было ранено и несколько убито. На поле мы были окружены немцами и полицаями, чтобы никто не мог никуда убежать. Потом нас всех собрали и опять погрузили в вагоны. Привезли нас в село Довжок Каменец-Подольской области.
Поселили в хату к одной одинокой женщине, звали её тётя Мария. Ей дали указание следить за нами, отцу сказали, что она связана с полицаями. Она была очень строгая и вредная. Нас она поселила в маленькую коморку без окон и на ночь запирала на замок, чтобы мы не могли удрать.

Мы спали на полу, и по нас бегали крысы. Напротив жил полицай, он приходил утром к нам и забирал отца на работу, а вечером приводил обратно. Иногда местные рабочие на работе давали отцу что-нибудь кушать, и он приносил часть нам. Люди, которые жили возле нас, тоже кое-что приносили нам кушать, а наша полицайша их ругала.
В начале ноября 1943 года были уже сильные морозы. Нас всех собрали и повели мимо Турецкой крепости на вокзал, там погрузили в товарные вагоны и отправили в Австрию, город не помню. Там нас отправили в баню, намазали чёрной краской пальцы и сделали отпечатки пальцев, взяли кровь из вены и сделали очень болезненный укол. Когда нас хотели отделить от папы, мы с Аней стали крепко плакать, тогда немец махнул рукой и оставил нас с папой. Привезли нас в Нижнюю Австрию, в лагерь “Дойчваграм”,
35 километров от Вены. Там мы были до освобождения нашей Красной Армией, до 21 апреля 1945 года.
Лагерь был большой, обнесен колючей проволокой. Справа была железная дорога, а слева реденький лесочек, и через проволоку было видно, как недалеко паслись коровы.
Каждое утро нас строем вели на вокзал, погружали в вагоны, и везли в Вену на работу. В Вене, недалеко от вокзала, находилась фабрика “ВагонВерк”. Я работала там чернорабочей. 6 марта 1944 умирает в лагере отец. В это время я лежала с высокой температурой без сознания. Работала я на сквозняке и очень простыла. Когда я пришла в сознание, отца уже не было, его похоронили.

Мы с Анечкой очень плакали за папой. В нашем бараке, в комнате 68, никто не знал, отчего он умер. Нас все обнимали, целовали и плакали вместе с нами. Тётя Мария из Днепропетровска, которая папу хоронила, нашла литовца Антона и попросила его, чтобы он попросил у лагерфюрера разрешения повести нас на могилку к папе. Кладбище было недалеко. Возле входа на кладбище был насыпан высокий курган, заросший травой. В этом кургане лежал наш папочка и другие узники. Еще несколько раз Антон водил нас на могилку к папе. Если Антон жив, то дай господь до ста лет ему жизни, а если умер, то царство ему небесное!
Кормили нас очень плохо, утром давали тарелку супа из брюквы и 50 грамм хлеба. Вечером, когда нас приводили с работы в лагерь, давали то же самое, иногда в супе плавали черви.
На фабрике, где я работала, работал дядя Франц, он в 20-х годах был в Росси и говорил немного по-русски. Он знал нашу с Анечкой горькую жизнь, иногда он приносил кусочек хлеба с чем-нибудь, я половину приносила Анечке. Если он жив, дай ему господь здоровья и долгих лет жизни, а умер — царствие ему небесное!

Иногда меня с полячкой Хеленой и болгаркой Маричкой посылали убирать вагоны. Там мы могли иногда найти остатки пищи. В такие дни мы с Анечкой могли досыта покушать.
Меня часто посылали мыть колёса на паровозах. Там были такие сквозняки, что я часто простужалась, и подмышками часто были нарывы, по-нашему называется “сучье вымя”. Когда нас полицай водил к врачу, тот брал пинцет и выдавливал оттуда гной, это была страшная боль. Часто на руках, на пальцах, раны гноились до костей. Врач обрезал это “дикое мясо” без обезболивания, и я теряла сознание.
Вечером, когда было темно, я выходила из барака, смотрела на небо и молилась Богу и просила, чтобы он нас с Анечкой вернул на Родину. Когда нас возили на работу, я очень переживала, я всё время думала, если я погибну, то что будет с моей сестричкой. А Вену бомбили каждый день. Однажды, когда нас вели на работу, мимо меня пролетел снаряд, и меня воздушной волной бросило на землю. В ухе лопнула перепонка, и по сегодняшний день я на правое ухо ничего не слышу, а на левое — плохо.
Лагерфюрер был пожилой, хромой на правую ногу и очень жестокий, его все очень боялись. Ходил утром и вечером по лагерю с полицаями и собаками. Если кто-то ему не нравился, то он бил плёткой и улыбался. Попало и мне. Я вышла из барака, чтобы в бане набрать водички. В этот момент шёл лагерфюрер с полицаями и овчарками. Одна из овчарок набросилась на меня, положила лапы мне на плечи и открыла пасть. Я остолбенела, думала, что она искусает мне лицо. Только господь бог мог спасти меня от такой беды. Лагерфюрер позвал собаку, и она отошла от меня. В бараке женщины говорили мне, что я часто кричу во сне. С тех пор я сплю три — четыре часа в сутки.
В конце нашего лагеря стояли на путях цистерны с горючим. А 21 апреля 1945 года лагерь бомбили, и снаряды попадали в цистерны, они взрывались, и все горящие куски летели в лагерь. Мы все выскакивали из бараков и бежали из лагеря, кто куда. Я с Анечкой и девочкой Марией из Днепропетровской области бежали вместе из лагеря, охраны уже никакой не было. Когда мы бежали, вокруг рвались снаряды и свистели пули, и мы со страха спрыгнули в траншею. Я своим телом прикрыла свою сестричку, а Марию осколком ранило в ягодицу, и позже её забрали в санбат.
Тут мы увидели, как к нам бегут наши бойцы. Мы стали обниматься и плакать от радости. Потом оказалось, что один солдатик из Киева, с улицы Горького. Позже нас, несколько человек, собрали и привезли в воинскую часть на границе с Венгрией, потом перевезли в Югославию, воинскую часть в городе Белгород, и поселили в казармы. Нас хорошо накормили и повели в кинотеатр напротив части смотреть наш советский фильм «Воздушный извозчик». Когда мы вышли из кинотеатра, то увидели на трибуне Броз Тито, он выступал и поздравлял всех с днём Победы 9-го Мая. 10-го мая нас всех собрали и повезли в Молдавию, в город Кишинёв. Так мы с сестричкой прошли три фильтрационных пункта. В Кишинёве мы находились семь дней. В Кишинёве нам с сестричкой выдали документы прямо в Киев. 21 мая 1945 года мы вернулись на Родину.