Воловод Валентин Александрович

Война многим искалечила жизнь, лишила детства, отняла здоровье. Не обошла она и нашу семью, и за время войны мы сполна нахлебались горя, которого хватило и на послевоенные годы.
Моя жизнь начинает отсчет с 10 августа 1939 года. Я родился в Сталино, теперь это город Донецк – столица Донбасса. Наша семья стостояла из четырех человек: мама – Стрижакова Вера Иоаникиевна, 1914 г.р., отец – Воловод Александр Никифорович, 1914 г.р., брат Александр – 1937 г.р. и я. Фамилию отца мама взяла в 1948 г., когда родилась моя сестра Людмила. Я от рождения носил фамилию отца. В семье нас очень любили и ласково называли Алик и Валик. Все начиналось радостно и безоблачно, ничего не предвещало беды. Но в 1941 г. в июне все разрушилось, началась война! А где война – там смерть, кровь и страдания.
С приходом в Сталино немцев жизнь горожан изменилась. Аресты, расстрелы, жили в постоянном страхе быть убитыми. Сейчас, вспоминая свое детство, понимаю: то был еще не страх в сравнении с тем, что пришлось пережить потом в неволе.
Нашу семью и еще 12 семей из города Сталин в 1943 году насильно погрузили в грузовики, которые завалены были вещами, награбленными немцами у мирных жителей, из музеев. Теперь-то я знаю, куда везли и зачем. А тогда это был вечный вопрос: куда нас везут, что с нами будет? Везли в Германию на работу, в лагеря.
Сколько мы добирались, не знаю. Было страшно, холодно, голодали, не было воды. Машины гнали сами арестованные под прицелом немецких автоматов. Чтоб водители не сбежали, их приковали цепями к рулю автомашины. Ехали ночами, подальше от шоссейных дорог. Немцы опасались советских солдат. Прибыли в г.Вельтен. Это в Германии. Нас разместили в бараках, выдали бирки и взрослым, и детям. Снимать этот «ошейник» запрещали. Здесь и началось мое «сознательное» детство. Взрослых сразу отделили от детей, я и мой брат находились в бараках, где собрали одних детей. Старшие присматривали за младшими. Плакать мы боялись, за слезы наказывали или куда-то уводили, и мы этих детей больше не видели. Сколько слез было пролито детьми! Собрать – реки потекут. Истощенные голодом, поздно вечером возвращались в колоннах под конвоем взрослые. Если им удавалось пробраться в детский барак, была радость – нам приносили с поля картошку или буряк.
Потом родителям разрешили забрать меня и брата в барак к взрослым, так поступили и с остальными детьми, а наш барак заселили новыми пленными. В бараке у нас был отгорожен картонными коробками закуток; там мы и жили. Но однажды немцы нас выгнали с барака, и мы оказались среди бревен штакетника на улице, под проливным дождем, ветром. На нас донесли, что я болен. Как оказалось, это была корь. Отец и мать оставляли меня с братом на весь день одних, спрятав в лесном складе от глаз. Меня с братом спасло то, что я много дней находился без сознания. Когда были бомбежки, так отец прикрывал меня своим телом от осколков.
Война близилась к завершению. Участились налеты самолетов. Их в небе было так много, как будто стаи черных птиц укрыли все небо. Гул стоял такой, какого я в своей жизни больше никогда не слышал. Эти черные железные птицы устремлялись к земле, они становились огромными самолетами со свастикой на крыльях или другими знаками, сбрасывали бомбы, стреляли из пулеметов по всему, что двигалось живое по земле.
Союзники не знали, где расположены лагеря, бараки военнопленных, и бомбили прямо по баракам. Мы убегали в поле, находили спасение под кустами и деревьями. Один такой массированный налет я запечатлел в памяти навсегда. Бежали с тачкой (мы всякий раз захватывали свои вещи, связанные в какой-то платок). Откуда взялась та тачка, я уже и не помню. В войну всяких вещей и придметов множество валялось на дорогах. Когда налетели самолеты, мы успели добежать до развесистого дерева. Оно надежно укрывало нас. Я лежал на земле, не успев спрятаться. Самолет спикировал и летел так низко, что я, лежа на земле, увидел лицо летчика. Он улыбался, а волосы и лицо его были рыжими. Меня он не расстрелял. Так я впервые увидел американского летчика. После налета всем надлежало возвращаться в бараки. Однажды, когда после очередного налета мы вернулись, в барак попала бомба. Она не разорвалась, а пробила 3 яруса нар и зависла. Это спасло тех, кто был в бараке. Потом ее увезли. Территория уже не охранялась и частично была освобождена. Помню, в барак вошел огромного роста негр и сказал, что мы свободны. Мы долго думали, куда нам бежать – к американцам, англичанам, французам, или своим.
Родители всегда были патриотами своей Родины, честные, порядочные, интеллигентные люди. Решили пробиваться к своим, и при очередном налете убежали из лагеря. Убегали долго под разрывами и стрельбой. Помню, переходили через какую-то станцию, всю разгромленную. Вокзала не было, рельсы торчали из земли, все было изрыто ямами от бомбовых ударов. И лишь одна стена какого-то строения указывала на то, что здесь когда-то был большой дом. Жутко было увидеть часть оторванной по локоть, руки. Она как-бы намертво впечаталась в остаток стены, да так и осталась висеть. Я никогда не забывал этой страшной картины военной действительности. Мне и сейчас жутко от этих воспоминаний. Мы бежали к своим всю ночь. Выбившись из сил, решили передохнуть. А утром, когда рассвет наступил, обнаружили, что лежим на краю обрыва. Еще несколько шагов, и мы погибли мы, сорвавшись в карьер, где добывали камни наши пленные.
Потом мы встретили солдат из 47 армии. Радости не было границ! Нас разместили в дома, где жили немецкие семьи, выделили комнату. С нами жила еще одна семья, у них был мальчик нашего с братом возраста. У хозяйки была дочь 5-6 лет, с ней мы потом подружились. И был сын лет 10-12, позже мы узнали, что он состоял в «Гитлер-югенде», фрау его прятала от русских. Паек нам выдавала 47 армия. Мама стала работать в военторге при армии, а отец – в ремонтных мастерских завгаром.
Однажды произошел такой случай. В день, когда после Нюрнбергского суда казнили немецких главарей, сын хозяйки появился в доме. Я назвал его фашистом, а он дал мне в глаз, да так, что синяк был в пол-лица. А в это время к нам зашел советский офицер, увидел синяк, узнал, в чем дело и сказал фрау, что ее сына расстреляют. Она плакала, просила мою маму заступиться. Мама пожалела ее, просила не расстреливать. Офицер пообещал, но сына хозяйки мы больше никогда не видели и не знаю я, как тогда с ним поступили.
В Германии я пошел в 1-й класс, это было в 1946 году, проучился полгода в г.Вельтене. Вместе со мной учился в школе и мой брат Александр. Школа была далеко, наших детей возили на маленьком автобусе. Наукам нас обучал капитан Советской армии. Сам он родом был из Донецка. В школе мы были на полном обеспечении. Нас, измученных голодом, хорошо кормили. Помню, ели шоколад, намазанный маслом.
Побывал я и в Берлине на праздновании 7 октября в 1945 году. В воспоминаниях родителей были города Германии Ораниенбаум, Фельтен, Верне-на-Липе. Какие события с ними связаны, я не помню.
Мы ждали отправки в Союз. Прошли фильтрационные проверки СМЕРШа, получили документы и прибыли в г.Константиновка Донецкой области в 1947 году. Здесь жила моя бабушка, мать отца – Ульяна Ананьевна. Потом переехали в Миргород, где я окончил 4 класса. Здесь, на реке Хорол, я переплывал на железном корыте реку. Через 50 лет я посетил эти края, узнал дом, где мы жили, мост, с которого я нырял в реку.
Война забрала здоровье всех, кого она коснулась. У меня было малокровие, в 14 лет обнаружили туберкулез, как следствие голода.
В 1953 году окончил семилетку и мы с братом поступили в горный техникум в г.Рутченково. Мечтал всю жизнь стать летчиком, а стал горным инженером. Мечтал о небе, а попал под землю. Но время было послевоенное, голодное, выбрал то, где была хорошая стипендия. Через 10 лет после окончания техникума в 1967 году я поступил в Днепропетровский горный институт, получил профессию горного инженера.
После войны люди радовались мирной жизни, но многим уже в Советском Союзе пришлось пережить унижение недоверием. Нас, побывавших в немецких лагерях, презирали. Висел ярлык «Ты был в плену у немцев! Ты предатель!» А это означало, что двери вузов тебе закрыты и по служебной лестнице не поднимешься. Я вспоминаю, когда, уже получив диплом горного инженера, меня должны были повысить в должности до главного инженера. Я – активист, всю жизнь комсомольский вожак. Когда пришел с заявлением о поступлении в ряды КПСС (это было обязательным для руководящих кадров), один «мудрец» из членов комиссии задал мне вопрос: «А что ты делал у немцев во время войны?» А что может делать у немцев в лагере пленный мальчик 3-5 лет? Кроме, как отдать кровь, ничего!
Я отказался вступить в ряды КПСС и без партбилета стал главным инженером. Но тогда обида была сильной. 49 лет! Таков мой подземный стаж. Награжден «почетным знаком «Шахтерская слава» ІІІ ст. и ІІ ст. и другими медалями. С 1957 года женат. Моя жена, Воловод-Муравьева Вера Семеновна – учитель. Мы вырастили сына и дочь. К сожалению, наш сын Леонид, химик по образованию, трагически погиб в 1987 году, в 27 лет. Дочь Элеонора живет с нами. Нашему внуку Андрею в этом году исполнится 20 лет. Он студент ІІІ курса Донецкого технического университета. Как и его папа, будет химиком. К сожалению, моих родителей и брата уже нет.
Сейчас я на пенсии с 2006 года. На пенсии и Вера Семеновна. Но мы занимаемся общественной работой. С марта 2006 г. я избран председателем УСУЖН в г.Кировское, где проживаю в настоящее время, а Вера Семеновна – секретарь. Как учитель она ведет большую работу по патриотическому воспитанию.
Давно законилась война, но эхо военного времени и сейчас отзывается болью и тревожными снами. Уходят ветераны в вечность, но те, кто еще жив и были на той войне, не все могут найти подтверждения, что они жертвы нацизма. Во многом вина лежит на бывших работниках НКВД, умышленно терялись архивные бумаги. Я сам столкнулся с такой проблемой. Неооднократно делал запросы в различные государственные учреждения, в архивы и статистику выдать документы, подтвержающие пребывание нашей семьи в немецких лагерях. Приходилось ждать ответ по несколько лет. Сейчас у меня хранятся справки – подтверждение моего пребывания в неволе, но на одних справках запись «не числится», на других — «числится», «не оказал вреда Родине». А вот даты одни и те же, одного года. И подпись одного и того же лица. Как это понимать? С какой целью это делалось? Я многие годы пытался добиться истины, доказать, что я узник-жертва нацизма. Я инвалид войны! И только в 2002 г. доказал и получил льготы инвалида ВОВ.
Уже в мирное время я попытался разыскать в Германии немца по имени Дик, у которого работали мои родители. И вот, за подписью В.М. Микушева, начальника подразделения Службы Безопасности Украины, пришел ответ, что мать моя работала чернорабочей в строительном предприятии, а отец – слесарем. И было это в городе Верне-на-Лине. С 1946 по 1947 г. мы жили в Цюрихе, а Цегенгальс – это город, где отцу выдали все документы перед отправкой в Союз. Жили и в г. Гальбештате в августе 1945 г.
Искал я и своих друзей детства: мальчика и дочь фрау. С ними я играл, делился едой, но с передачи «Жди меня», куда я выслал и фотографии того времени, и справки, я ответ не получил, как нет ответа и на вопрос: «Зачем была война?» Она миллионы жизней унесла и не вернула.