Стрижкова Анна Михайловна

Да святится имя Твоё, Мама

Война лишила меня всего: родителей, отчего дома, Родины, детства, возраста, заменив всё это лагерным номером 69929. Номер был выколот на левой руке в концлагере Освенцим — Бжезинка — самом известном лагере уничтожения, «из которого нет другого выхода, как через трубу крематория»,- говорил начальник лагеря узникам в день их прибытия в лагерь. На этой фабрике смерти было уничтожено без регистрации свыше 4 миллионов человек. Зарегистрированных через Освенцим прошло более 400 тысяч человек, из них 340 тысяч погибло. По признанию Гесса, смертность в Освенциме была намного выше, чем в других концлагерях, достигая в день до 3 % от всего состава лагеря. Концлагерь Освенцим-Бжезинка был единственным гитлеровским лагерем, в котором заключённым татуировали номера.
Сама я многое не помню о пребывании в лагере, так как на момент освобождения мне было 3,5 года. Прибыла я в концлагерь, как запечатлено на трофейной киноплёнке, на руках женщины, выходящей из вагона. Была ли эта женщина моей матерью или такой же мученицей фашистского ада, уста-новить, к сожалению, не удалось. По частично сохранившимся транспортным спискам, в которых указывался только номер узника, сотрудниками Го-сударственного Музея Освенцим-Бжезинка была установлена дата моего прибытия в концлагерь — 4 декабря 1943 года.
В лагере от узников-детей требовали, в первую очередь, кровь, брали ее педантично и буднично; «отработанный материал» безжалостно уничтожался. И то, что кровь была не «арийской», мало смущало изобретателей самой дикой расистской теории. В первые послевоенные годы в Киеве я просыпалась от кошмарного сна: из окна на меня смотрела кукла-петрушка ледяными глазами немолодой надзирательницы, которая водила меня на эту процедуру.

В детстве я свято верила, что сахар — черный и вначале горький (от крошек махорки), ведь таким я увидела его на протянутой ладони солдата 27 января 1945 года, в день освобождения лагеря. Многие из детей не дожили до этого дня. Известно, что из десяти узников-детей выжил только один, веро-ятно, благодаря не только выносливости, но и женщинам, пробиравшимся в барак по ночам, чтобы приласкать чужого-своего ребенка, поделиться скуд-ным пайком, которые успокаивали малышей, даже рассказывали им сказки. Маленькие узники большого концлагеря быстро научились понимать друг друга. Еще год-другой, уже в семье, я, как вспоминала мама, часто вставляла в свою речь белорусские, польские, немецкие и совсем уже непонятные для родителей слова из каких-то языков.
Поезд с маленькими узниками Освенцима пришел в Киев весной 1945 года. Меня вынесли на перрон. Измученный, обескровленный, еле живой скелетик, весь в гноящихся ранах — вот такой увидела меня мама. Идя на вокзал, Анисия Петровна, красивая, кареглазая молодая женщина с венком из черных волос вокруг головы решила взять девочку, больше других похожую на нее. А увидела меня с поникшей белокурой головкой и решила — она. Медсестра, сопровождавшая детей из лагеря, сказала, что у девочки шесть раз брали кровь, и зовут ее Аня, так называют ее дети, и больше о ней ничего неизвестно. Возраст позже установила судебно-медицинская комиссия.
Меня удочерила украинская семья — мама Люся — Анисия Петровна Зазимко и папа — Михаил Андреевич Коваль. Я уже помню, как в больничную палату, куда меня поместили на лечение, приходили мама и бабушка. Со слезами на глазах вспоминала мама, как я встречала их с недетской серьезностью, взглядом исстрадавшейся маленькой старушки, а людей в белых халатах — затравленно съеживаясь, трясясь от страха, но при этом молча, потому что усвоила — кричать нельзя. Однажды бабушка принесла мне котенка. Увидев маленький пушистый комочек, я впервые попыталась улыбнуться. Хорошо помню, как укутав в теплый платок, мама несла меня домой. Бережно прижимала к себе, и щеки ее были мокрыми то ли от дождя-снега, то ли от слез.
Всю свою жизнь мои родители, люди со щедрым сердцем, заботливыми и ласковыми руками и добрыми помыслами, посвятили возвращению к жизни маленькой узницы, в которой чуть теплилась жизнь. Люди творят зло иногда не по злобе, а по недомыслию. «Неродная», — шептали иные при случае, в основном, в спину. Я старалась не слышать таких разговоров, да и как можно в это поверить, что «не родная кровь», когда столько крови перелито в меня из маминых вен. У мамы была кровь универсальной I группы.
В дальнейшем школа (1948-1953 г.г.), биологический факультет Киевского университета (1958-1963 г.г.), аспирантура (1967-1970г.г.), защита диссертации с присуждением ученой степени кандидата биологических наук (1973 г.). С 1963 г. работала сотрудником, а с 1973 г. и по настоящее время — старшим научным сотрудником отдела генетики микроорганизмов Института микробиологии и вирусологии им. Д.К. Заболотного Национальной Акаде-мии Наук. В 1986 году была награждена медалью «За трудовое отличие», в 1989 году — серебряной медалью ВДНХ СССР, в 1985 году — знаком «Изобретатель СССР». В 1991 году в группе соавторов стала лауреатом Государственной премии Украины в области науки и техники.
Более 10 лет работаю ученым секретарем Микробиологического общества Украины.
Сейчас живем вдвоем с дочкой Олей, родители и муж умерли.
С момента образования Украинского союза бывших малолетних узников фашистских концлагерей (1988-1991 г.г.), ныне Украинский союз узников — жертв нацизма, участвую в его работе, более пяти лет на общественных началах работаю заместителем председателя Киевского городского отделения союза и трех лет — членом экспертной комиссии Украинского фонда «Взаимопони-мания и примирения».
Некоторые события моей судьбы отражены в фильмах:
«Повесть о наших детях», 1945 г.; «Необыкновенные встречи», 1958г., режиссер А. Ованесова; «Непридуманные рассказы», 1968г. режиссер Л. Беляков, созданные на Центральной студии документальных фильмов, г. Москва. В печати: газеты — «Пионерская правда», №25 (2903), 1946 г., «Труд», 1958 г. и другие.
Фашизм хотел уничтожить меня в концлагере, а я живу. Хотел осиротить, а я с 1945 года прожила в такой дружной, замечательной семье, что, дай Бог, всем детям земли иметь такую.