Репина (Гайдукова) Клавдия Андреевна

Я, Гайдукова Клавдия Андреевна родилась 27 июня 1927 года в селе Покровское, Елецкого района, Орловской области в крестьянской семье. В 1930 году, когда началась коллективизация в сельском хозяйстве, моего отца арестовали за то, что он никак не захотел вступать в колхоз.
Его отец, мой дед Гайдуков Федор Никанорович, прятался даже в стогах сена от преследования властей. Во время одной из облав ему прокололи вилами легкие, он впоследствии скончался уже в г. Макеевке, Сталинской области, куда нас отправили в 1930 году. Наше же имущество все было разграблено, и все остальное было конфисковано.
В г. Макеевке мы снимали квартиру. Днем мама наша работала на заводе, а после основной работы еще ходила на винный завод, на 22-ю линию, где работала лишь за продукты для семьи. Вот так мы и жили, перебивались, как могли. Бабушка наша сидела со мной, ухаживала за мной, с 9 лет я уже пошла в СШ№ г. Макеевки, на Совколонии. В школе меня часто обижали как сироту, а защитить меня было некому.
В июне 1941 года началась война. В школу я ходить не стала, так как здание школы уже к началу учебного года было занято под военный госпиталь. В период временной оккупации города Макеевки 28 мая 1942 года я была с мамой насильно угнана на принудительные работы в Германию, а бабушка старенькая осталась одна.
В Германии, в г. Фрьоденберге ( Рурская область) ецкого района. орайона. да в селе покровское, екое, елецскогонас зарегистрировали. Я работала на фабрике в лакокрасочном цехе по просушке лакокрасочной продукции, деталей с очень вредными условиями труда. Постоянными были: тошнота, рвоты. Наш рабочий лагерь находился далеко от фабрики, на опушке леса у реки Рур. Ежедневно нас водили из лагеря на работу и приводили с работы строго под охраной. Дети-подростки, как правило, при ходьбе отставали в пути от взрослых. Тогда из охраны охранник постоянно подгонял детей, даже бил ногой под зад, что приводило к нарывам задней части тела. Однажды охранник, таким образом, отбил мне почку и у меня лопнул нарыв на моей попке, который обнаружили уже в санчасти лагеря.
Когда фирма « Юнион» присылала к нам транспорт за деталями и продукцией фирмы, мы грузили иногда им и бракованную продукцию, портили резьбу, бастовали, когда очень плохо кормили, а нас тогда успокаивали, мол, война ведь.
А однажды как-то, около месяца, была среди нас девушка, видимо, разведчица и в один день она исчезла куда-то. А в это время кто-то взорвал плотину на реке Рур, мы думали, что это она взорвала плотину. Мы в это время находились под фабрикой в бомбоубежище, дверь бомбоубежища была снаружи закрыта большим замком. И когда вода хлынула и начала заливать фабрику и подвалы, замок сбили иностранцы, иначе бы мы все там погибли.
Освобождали нас американские войска, а чуть позже нас переправили в советскую зону. В советской зоне мы работали в воинских частях. Домой мы были отправлены лишь осенью 1945 года последним эшелоном. Прибыли мы с мамой на станцию Ясиноватая, где нас покормили, выдали документы, а домой мы пошли пешком, в г. Макеевку.
Бабушка дважды падала в обморок, увидев меня обутой в деревянной обуви в немецкой спецодежде, да еще со знаком «OST» на груди.
В Макеевке меня направили в Рудничную больницу в урологическое отделение санитаркой. Дома я часто плакала, делилась с бабушкой о том, что видела на работе. Бабушка моя была родом из зажиточной мещанской семьи, и она начала мою маму просить, чтобы меня устроили к ней на завод, просить об этом ее начальство. Но нельзя было в то время принимать несовершеннолетних детей. Однако по маминой просьбе ее руководство пошло ей навстречу и меня направили в инструментальный цех: выдавать инструменты по биркам – токарям, слесарям и другим рабочим, а потом, позже, я уже устроилась на газоочистку № 1, а по выходным дням мы уже строили газоочистку «№ 2. Там, на этой работе нам выдавали спецпитание, да и зарплата была — побольше. Карточная система была отменена лишь в декабре 1947 года.
А в период моего летнего отпуска я решила увидеть своего отца и поехала на родину, на Орловщину. С билетами было время трудное, да и мама мне не разрешала ехать, вот только бабушка мне посоветовала и разрешила. В дорогу я взяла на последнюю зарплату несколько килограммов хамсы, а отцу купила зажигалку в подарок. Его мать, когда я приехала, сказала мне, что отца уже нет в живых. А двоюродный брат сказал, что мой отец жив и что он скоро приедет домой на лошадях, указал даже место, где его следует встретить. Я так и стояла на улице в ожидании го приезда.
Вдруг я увидела отца в потертой солдатской гимнастерке, был он босиком, снял дугу, хомут и отвел в конюшню лошадь. Я подошла к нему и обняла его, не выдержав слез, стала его целовать, называя папой. Он догадался, что я его дочь, успокоил меня.
Он жил в приймах у кого-то. Потом он мне рассказал, как он из ссылки освободился, как его призвали в армию, послали в стройбат, на фронт, как он воевал, дошел до Берлина, участвовал во взятии рейхстага, там его ранило в живот, попал он в госпиталь, где лечился весь год. И когда я ему рассказала, что было с мамой в Германии, он ахнул и залился слезами и до самого моего отъезда его глаза не просыхали. Он в дорогу обратную мне ничего не дал, я тепло попрощалась с ними и кое-как, без билета обратно доехала домой. Меня, правда, проводница взяла к себе, в служебное купе и рассказала мне интересную историю о том, как она, будучи в Германии вела ежедневный журнал- дневник лагерной жизни. И когда она возвращалась домой после окончания войны, как наши чекисты при проверке документов на польско-русской границе отобрали этот дневник-журнал о лагерной жизни в Германии.