Кривич Зоя Ивановна

Воспоминания …

Их не стирает время, их цепко держит память. Хотелось бы все забыть, но забыть такое невозможно. Никогда не забудешь предательство учительницы, которая предоставила на биржу труда списки своих учеников, и то, что последовало за этим: приход полицая с повесткой и предупреждением об обязательной явке на Львовскую площадь, где нас собрали, а за тем как скот гнали на вокзал. И это не было самым страшным, самое страшное нас ожидало впереди.
15 мая 1942 года в товарных вагонах, где мы могли только присесть, а о том, чтобы где-нибудь прилечь, не могло быть и речи из-за неимоверной тесноты, нас увозили в Германию.
Первая остановка «поезда ужасов» была в Польше, где германское правительство «позаботилось» о нашей гигиене. Нас, 14-16-летних девочек, раздели донага и подвергли санитарной обработке и повторили эту же процедуру в Германии.
В городе Магдебург мы попали на биржу труда. То, что происходило там, напоминало ярмарку, на которой продают скот. Да, собственно говоря, для наших новых хозяев мы и были скотом, который продавался или просто дарился. Я и не знаю, купили нас или подарили патронно-пороховой фабрике в городе Шенебек, которая стала для нас новым местом жительства и работы. Здесь мы поняли, что и рабы бывают разных сортов. Вместе с нами на фабрике работало много пленных других национальностей, и отношение к ним было совершенно другое. Они работали в более безопасных цехах, и условия жизни по сравнению с нашими были, можно сказать, «райскими». Ну, а нас ждала колючая проволока и лагерь, который находился на территории фабрики.
Каждое утро под усиленной охраной нас конвоировали в пороховой цех фабрики, и день превращался в сплошную карусель. Быстрое движение конвейера, постоянные окрики охраны и мастера, смог от пороховой пыли — все это превращало время в поток воды, который, не останавливаясь, лился нам на голову, перебивая мысли и чувства. Мы не успевали задуматься над постоянной опасностью взрыва или увечья при неосторожном движении на конвейере, только постоянная усталость от недосыпания и недоедания говорила о себе. Неизгладимо врезался в память 1944 год. На фабрике случилось несчастье — в результате взрыва погибло четыре девочки. Даже на кладбище для людей низкой расы не нашлось места, их закопали в общей могиле. На более мелкие травмы мы просто не обращали внимания — ожоги рук и глаз были делом обыденным.
Иногда, сидя за столом во время праздников или дня рождения кого-то из близких, неожиданно накатываются воспоминания о той еде, которой Великая Германия потчивала своих рабов. Наверное, немецкие фермеры свиней кормили более качественной пищей, чем нас.
Поражение немцев в битве под Сталинградом и дальнейшее продвижение Советской Армии к границам рейха ухудшило наше положение. И без этого тяжелые условия нашего существования превратились в невыносимые. Непосильный двенадцатичасовой рабочий день, отвратительное питание, элементарное несоблюдение санитарных и производственных норм в цехах фабрики, сказались на нашем здоровье. Немногие из тех, кто прошел со мной этот ад, могли похвастаться отменным здоровьем даже в двадцатилетнем возрасте.
Всякий дурной сон когда-нибудь заканчивается. Закончился и наш кошмар в апреле 1945 года. Нас освободила американская армия, и я никогда не забуду ту заботу, которую нам оказало американское командование. Но и радость оказалась кратковременной. В мае этого года нас передали советским властям, и начался новый кошмар. Допросы в КГБ и, в итоге, «волчий билет». Строгое предупреждение о запрете возвращения в Киев. Выбор любого места поселения за стокилометровой чертой от города. Вот так нас встретила Родина.
Осенью 1945 года, с большим трудом, мне удалось вернуться в Киев. Только, что мне принесло это возвращение: к родителям прописаться не могу, на работу устроиться не могу ввиду отсутствия паспорта. Вроде и есть человек, а, оказывается, его нет, а свое существование нужно было доказывать в городской прокуратуре. Через некоторое время мне удалось получить временное удостоверение личности сроком на шесть месяцев.
Еще многое, что хранит моя память, но, почему-то, особенно горько вспоминать о том, как встретила нас наша Родина. Разве по своей воле я попала на каторжный труд в Германию или добровольно, за какие-то материальные блага работала на патронно-пороховой фабрике? За что же я, и такие как я, заслужили презрение на Родине?
И только в последнее время отношение к нам изменилось. Все мы, перенесшие унижение, каторжный труд и голод — пострадавшие, а не изменники Родины, к которым нас причисляли.