Каплан Абрам Давидович

Я родился 2 мая 1933 г. в г. Могилеве-Подольском, Винницкой обл., на Украине в семье рабочего — Каплана Давида Абрамовича и учительницы младших классов Марии Вольковны Каплан (Кац). В тот же день, что и я, родился мой брат-близнец Каплан Лев Давидович.
Наша семья до начала Великой Отечественной войны состояла из 5 человек. Отец работал в артели “Красный химик” рабочим мыловаром; мать работала учительницей в младших классах средней русской школы № 5. Старший брат Владимир учился в 7 классе. Мы с братом Левой еще в школу не ходили. И должны были начать учебу в сентябре 1941 г., но начавшаяся 22 июня 1941 г. война внесла свои трагические коррективы в нашу жизнь. Наш город в течение более 2-х недель постоянно бомбили немецкие самолеты, а 16 июля 1941 г. после очередной очень интенсивной бомбардировки города, железнодорожного и пешеходных мостов через реку Днестр по местному радио объявили населению о необходимости срочно покинуть город, в связи с приближением фашистских войск к Могилеву-Подольскому, важному железнодорожному узлу на границе с Молдавией. Наша семья прямо из убежища, которое находилось в старых, бывших турецких катакомбах недалеко от берега реки Днестр, вместе с десятками таких же семей, как наша, в 6 утра вышли из убежища и пешком направились на Шаргородскую гору по направлению в г. Тульчин. Мы не зашли домой, не взяли ни продуктов, ни одежды, а в спешке шли всей семьей на гору и за город. Влились в огромную массу беженцев (так в один миг стали называться мирные жители, их семьи) и в течение около суток шли пешком, делая короткие привалы, в направлении Тульчина. За это время несколько раз мы попадали под бомбежку в селах Березовка Черневецкого района, Рахны Шпиковского района. Во время бомбежек прятались в посадках, в лесу. Наши родители в селах покупали хлеб, фрукты, и так мы питались. Один раз на станции Вапнярка нас, беженцев, покормили горячей пищей. Мы с братом Левой не успевали за взрослыми, и периодически отец и мать брали нас на руки. Так мы в общей массе беженцев 18 июля на рассвете дошли до г. Тульчина. Здесь мы вынуждены были сделать остановку, ибо выбились из сил, ослабли от интенсивной ходьбы, июльской жары и голода. Местный комитет по эвакуации населения разместил сотни беженцев в клубе, в школах поселка. Обстановка была очень тревожной, напряженной. Местные жители говорили, что фашисты приближаются к Тульчину, к Вапнярке, что половина населения Тульчина уже покинула город. Это теперь, спустя 60 лет мы рассуждаем, даем оценку событиям тех далеких лет, определяем, что было правильно, что неправильно и т.д. А тогда перепуганные, попавшие в сложнейшую ситуацию наши родители действовали по одному принципу: быстрее удрать от фашистов, от их политики по отношению к еврейскому населению страны. Мы уже знали, что везде, куда вступали оккупационные власти, эсэсовцы, их пособники, немедленно образовывали гетто, собирали евреев и их расстреливали, уничтожали, использовали на самых тяжелых работах и т.д. На вторые сутки была укомплектована команда беженцев, и эвакуационная комиссия обещала нас отправить машинами в сторону г. Винницы. Но на рассвете в Тульчин вступили передовые части фашистских войск. Никакого сопротивления им не оказали воинские части (а недалеко от Тульчина дислоцировались военные). Они были захвачены в плен. Я своим детским умом и памятью запечатлел проезжавших по улицам Тульчина на машинах и мотоциклах эсэсовцев в черной форме, некоторые были в касках. Все вооруженные автоматами, пулеметами и т.д. Мы поняли, что попали в окружение, плен и т.д. Днем собрались пожилые люди, наши родители и обсудили ситуацию, в которой мы все оказались, и решение было принято одно — возвращаться домой в Могилев-Подольский. Несколько семей могилевчан в складчину купили подводу, лошадь. К вечеру, запаслись какими-то продуктами, водой, посадив стариков, детей на подводу, мы выехали из Тульчина в направлении Могилева-Подольского. Ехали и шли у края леса, грунтовыми дорогами. При виде издалека воинских колонн, машин, танков мы немедленно уходили вглубь леса. Ночью прятались в лесу возле села Боровка. Никто почти не спал. Все время были начеку, прислушивались, не идет ли кто-то. Костров не разжигали. Мой старший брат Владимир ушел в лес искать клубнику, ягоды и чуть не заблудился, мы до половины ночи искали его. На рассвете наш “транспорт” двинулся дальше в путь. На въезде в село Боровку нас увидел немецкий офицер, который ехал из села в легковой машине. Он тут же вернулся в село, сообщил о нас коменданту и, когда мы въехали в село, нас остановили полицаи (из сельской полиции) и приказали нам сойти с подводы и сесть на землю. Через 3-5 минут к нам подошел молодой, высокий немец в шортах, с портупеей и пистолетом поверх майки. В нашей группе была женщина Рива Абрамовна Гольденберг. Она знала немецкий язык и обратилась к коменданту с просьбой отпустить нас, пожалеть стариков и детей. Он о чем-то поговорил со старшим полицаем и отпустил нас. Когда наш транспорт выехал из села, полицаи начали стрельбу в нашу сторону. Мы бросили лошадей, подводу и все разбежались в лес. Меня и моего близнеца Леву мама держала за руки, и мы были все время вместе. А старший брат Владимир и отец убежали в глубину леса. В течение нескольких часов мы собирались, чтобы объединиться. И когда все, кто был с нами, собрались, а лошадь с повозкой убежала неизвестно куда, мы двинулись дальше, но уже без мешочков с какой-то едой, одеждой. Этот инцидент еще больше настроил наших родителей и нас, детей, быть еще осторожней, еще больше настроило нас на терпение голода и других негативных сторон жизни. Мы, малыши, уже знали, что нас преследуют, что мы евреи и фашисты нас убивают. До Могилева мы добрались еще через сутки мучений. Мы подошли к городу со стороны Шаргородской горы, на склонах которой рос и до настоящего времени растет сосновый лес. На одном из склонов горы было место, где собаколовы убивали пойманных собак и там, в чугунных чанах (котлах), вытапливали из них жир, который применялся для изготовления мыла. В этой салотопке мы и сделали остановку, зная, что туда немцы и полицаи не придут, ибо боятся заразы. В июле в этом месте стояла страшная вонь, летали тысячи зеленых мух, по склонам горы, деревьям ползали черви. Это был ад, а для нас убежище.
Моя мать и еще одна женщина наскребли на стенках чанов собачий жир, перетопили его в валявшихся там ведрах, и мы его ели с хлебом, который принесли мой отец и старший брат, после выхода в город на разведку обстановки. Квартира, где мы жили до войны, была разграблена, стекла выбиты.
После нескольких выходов в город отец и Михаил Гольденберг (его семья была с нами) пришли к выводу, что надо идти домой, пока мы не заболели от антисанитарии и голода. Домой мы вернулись ночью, тихо вошли в квартиру, забили окна фанерками, картоном и начались наши новые мучения — голод, страх быть увиденными соседями, которые выдавали евреев полицаям, опасность быть побитыми, убитыми и т.д. К нам зашла соседка Збечина Устинья и сказала, чтобы мы шли к ним, и они, их семья, дадут нам укрытие. Так мы у них находились на чердаке сарая более двух недель. 15 августа 1941 г. по приказу губернатора Транснистрии (Одесская, Николаевская, Винницкая обл.) было создано гетто для еврейского населения города. И сразу начались облавы на евреев. Сколько мы не прятались у Збечиных, в канавах сада пионерского лагеря, в конце концов, нас всех поймали полицаи, сильно избили и загнали в гетто за колючую проволоку. В гетто был установлен очень жестокий режим. В городе появились румынские войска, румынская администрация, местная полиция, и они осуществляли контроль за соблюдением установленного режима. Все обитатели гетто, начиная от детей 5 лет, обязаны были носить желтые звезды Давида на груди и спине, на рукаве голубые повязки. Выход из гетто карался строжайшим образом, вплоть до расстрела. В гетто на то время было более 4 тысяч обитателей, которые размещались на территории 16 улиц и переулков, огражденных забором, вышками, постоянно по периметру гетто ходили румынские патрули с собаками, местная полиция. Ежедневно в гетто умирали от голода, болезней, издевательств десятки людей. У всех была одна забота — поиски пищи. Добрые, благородные люди, украинцы старались любыми способами перебросить через забор хлеб, картошку, капусту, свеклу, мамалыгу и т.д. Обитатели копались у свалок, искали что-либо из еды, искали в садах опавшие фрукты, ягоды. Ели лободу, разную траву, дети скребли клей на деревьях черешен, вишен, яблонь, груш. Я хорошо помню, как мы собирали коричневые стручки акации и ели, лизали мякоть внутренности этих стручков. Иногда удавалось поймать то, что перебрасывали через забор добрые люди. От голода умерла опухшая сестра моего отца. И была большая проблема с ее захоронением. Ночью отец и сосед отнесли ее в мешке на кладбище и тихо закопали. Так до сих пор мы не знаем, где она захоронена.
Зимой 1941 г. мы все, кроме матери, заболели сыпным тифом. Мать болела этой болезнью в детстве и не заболела. Мы с братом Левой лежали в детской кроватке, закутанные в разные тряпки, старую одежду, без еды, без лекарств. У отца и старшего брата болезнь протекала очень тяжело, они бредили, теряли сознание. И только благодаря знакомым украинцам — семье Лоскуевых, Збегиных, Марьяны Кучурук, которые через знакомых им полицаев проникали в гетто и приносили нам муку, картошку, хлеб, фрукты и делалось это периодически раз в неделю, может реже, я уже не помню. Но знаю точно, что сотни обитателей гетто и этого не имели. Люди гибли ежедневно десятками, многие замерзали, многих за попытку выйти из гетто румыны расстреливали. Зима в 1941 г. была очень суровой, снежной. В январе 1942 г., когда проводились облавы на евреев в гетто с целью отправки евреев в смертельный лагерь в селе Печере Тульчинского района, мы прятались в оврагах на Озаринецкой горе. От холода, обморожения тяжело заболела моя мать. В результате она осталась инвалидом — искривление позвоночника — она стала горбатой. Отец ходил на тяжелые работы в карьер, а там давали один раз в день похлебку, кусок хлеба. Он хлеб не ел, приносил его нам, детям. Румыны восстанавливали железнодорожный мост через р. Днестр и на самые тяжелые работы ежедневно забирали мужчин от 14 до 65 лет. Мой старший брат Владимир ходил каждое утро в составе команды таких же юнцов под конвоем полицаев на работу на мост. Однажды его заставили носить ящики с болтами к фермам моста. Он, будучи обессиленным, бросил ящик, болты рассыпались. Два немца побили его, привязали веревку к туловищу и так опускали с моста в холодную воду Днестра несколько раз, а потом бросили на берег. Он потерял сознание и лежал весь в кровоподтеках, замерзший, синий под мостом. Его заметил парень-украинец, ловивший недалеко рыбу — Боровик Анатолий Петрович — лет 17-18. Он вынес его из этой зоны моста, расшевелил его и в конце концов, узнав где он живет, в 9-10 часов вечера принес его, полуживого, домой. Мы все считали брата уже погибшим. Такое случалось часто. Боровик ушел, оставив 10 лей (румынские деньги), чтобы утром купить еду брату.
А утром следующего дня полицай Сарабун пришел за братом, чтобы взять его на работу, но увидел, что брать на работу некого. У брата поднялась температура до 40°, весь побитый, с двухсторонним воспалением легких. И тогда он сказал матери, что если он не может идти на работу, то пускай идет она. И мать пошла. А мы дети, братья, остались с Владимиром. Отец в это время был в селе Юрковцы, куда при облаве забрали мужчин из гетто. В течение недели мама ходила на работу с соседкой Масей Чернер за сына. Это было тяжелым испытанием для нее и для всех нас.
В конце 1941 г. — начале 1942 г. начались облавы на евреев в гетто с целью отправки их в концлагерь в село Печера. Ловили людей на рынке, на улицах, врывались в дома полицаи, румыны. Людей, детей избивали, бросали в машины и увозили в село Серебрию, откуда в товарных вагонах везли в Печеру. Мы несколько раз избежали задержания, спрятавшись у Збечиных. Но в феврале 1943 г., когда мы в составе всей семьи пытались уйти из города в село Слиды, чтобы там прятаться у знакомых крестьян, нас поймали румынские солдаты. Отца сильно избили, брата Владимира тоже били и выстригли на голове крест. Румыны передали нас полицаям. Больше месяца мы с другими такими же узниками копали ямы в румынском госпитале и в эти ямы закапывали бинты, вату, руки, ноги и другие человеческие органы — отходы после операций. Из госпиталя нас отправили обратно в гетто. Мы продолжали голодать, мерзнуть, болеть. Но дети оставались детьми и мы собирались группами, играли в игры о войне, о концлагерях и т.д.
Когда через Могилев-Подольский в феврале 1944 г. отступал отряд бандеровцев, многие люди от них пострадали. Они избивали и убивали всех, кто им хоть в какой-то степени сопротивлялся. И тогда отец упросил Лоскуева Василя спрятать нас. Поздно вечером мы, три семьи, собрались у Лоскуева на огороде и ждали его прихода. Он пришел, позвал нас идти за ним. Мы подошли к мыловаренному цеху артели, где работал раньше отец. Там стояла высокая деревянная лестница к входу на чердак этого цеха. Тихо, по одному мы все взобрались на чердак. Там было много плетенных корзин от бутылей с кислотой. Корзины высокие, в них насыпана деревянная стружка. Каждый из нас занял корзину, Лоскуев присыпал нас стружкой и предупредил, чтобы никто не плакал, не говорил, не шумел. На чердаке кишели стаи крыс, мышей. Было страшно. Когда кто-то чихал, на него старшие, родители шумели, пугали детей полицаями, румынами, тем, что если нас засекут, то тут же на чердаке убьют. Так мы сидели трое суток. За это время один раз ночью приходил Лоскуев, принес для нас немного еды, воды. По нужде мы делали свое дело там же в корзине. Внизу ходили полицаи, кричали на пойманных людей, били их. Эти трое суток всем запомнились на всю жизнь. Потом Лоскуев ночью снял нас с чердака и мы долго жили в сарае у Збечиных.
Гетто Могилева-Подольского к началу 1944 г. было самым крупным в Транснистрии. В нем находилось около 19 тысяч евреев — местных и поступивших с Буковины, Бессарабии, Румынии — депортированных евреев. В гетто царил голод, эпидемия сыпного и брюшного тифа. На одном из крупнейших пересыльных пунктов ежедневно умирали десятки людей, многие замерзли в суровые зимы 1941-1943 гг. За годы оккупации Могилева погибли 4 члена нашей семьи, мать стала инвалидом.
19 марта 1944 г. Могилев-Подольский был освобожден частями Красной Армии, благодаря решительному, быстрому их наступлению. Наступило спасение для многих тысяч узников страшного, смертельного гетто. А ведь был план (это подтверждается архивными документами) на 22 марта 1944 г. по полному уничтожению всех обитателей гетто и его ликвидации. Случилось чудо, и люди были спасены от гибели. Остались в городе около 19 тысяч больных, измученных людей, сотни сирот, одиноких, сотни калек с обмороженными конечностями. С тяжелыми болезнями. В детдоме было около 600 детей потерявших родителей. Мы с братом Левой остались неучами в 10 с половиной лет. В школу пошли в 11 лет в первый класс.
Но наступила свобода — люди не ждали каждый день своего уничтожения. Голод еще продолжался долго. Отец приступил к работе в восстановленной артели “Красный химик”, мать была тяжело больна, но пошла работать в школу. А мы, трое сыновей, начали учебу в школе. Я помню, как одно пальто, одни ботинки мы делили с братом Левой, когда осенью не было в чем ходить в школу. Еще год мы носили деревянные колодки вместо настоящей обуви, ходили в тряпье, в одежде от взрослых. И питались скромно. Тетрадей и других канцпринадлежностей не было. Писали на газетах, старых книгах — кто как мог, так устраивался. Но учились с большой охотой, старанием. Каждые летние каникулы мы учились по программе очередного класса, в августе сдавали экзамены — диктант, арифметику и так за 2 года продвинулись на 3 класса. Школы были в основном заполнены детьми-переростками, прошедшими через ад концлагерей и гетто, сиротами.
Меня призвали в армию в мае 1952 г., а мой брат-близнец продолжал учебу в 10 классе, после школы поступил в Львовское военное училище, стал офицером Советской Армии. Я после срочной службы остался в вооруженных силах на сверхсрочной службе. За 30 календарных лет службы в армии сменил 8 гарнизонов, получил несколько военных специальностей. А до призыва в армию учился в вечерней школе и работал на заводе электриком. За годы службы получил более 100 поощрений, в том числе от командующего Прикарпатским военным округом за выполнение спецзадания при несении службы на аэродроме в Чехословакии в 1968 г. Служба у меня была интересная, насыщенная многими событиями, учебой, обучением подчиненных, полигонными делами… Все это обогащало опыт поведения в разных жизненных ситуациях.
Женился в 1959 г. Жена Грабская Мария Андреевна, образование среднее техническое, работала на заводе в электроцехе. Моя дочь Ирина, 1960 г. рождения — экономист, образование высшее. Сын Дмитрий, 1963 г. рождения — военнослужащий, подполковник, служит в Российской армии в г. Барнауле Алтайского края. Внук Владимир (от дочери) — курсант Харьковского института МВД, внуки Лена и Антон — учащиеся Барнаульской гимназии. С 1987 г. я — пенсионер после 30 лет службы в армии.
В 1989 г. в нашем городе было создано региональное отделение бывших малолетних узников фашизма, сразу же вошедшее в состав Украинского союза бывших малолетних узников фашизма. На общем собрании меня избрали в комитет, а с 1990 г. председателем комитета, в настоящее время Совета Могилев-Подольского отделения узников-жертв нацизма.
За годы нашего существования в составе Украинского союза мы оформили сотни узников на получение льгот от органов социальной защиты, помогали сотням людей получить документы об их пребывании в фашистской неволе, в том числе на принудительных работах в Германии. Наше отделение интернациональное и в его составе есть украинцы, русские, евреи, поляки, молдаване. В настоящее время нас 205 человек. Многие умерли, выехали за пределы Украины. Только в 2000 г. мы похоронили 18 бывших узников-жертв нацизма. За годы нашего существования под руководством Совета установлены 12 памятников невинным жертвам фашистского геноцида (в городе — 2, в селах Озаринцы, Маевка, Боровка, Ярышев, Сказинцы, Коневая, Слиды, в Печере на месте смертельного концлагеря “Вервольф” — там погибли более 1000 могилевчан). Памятные знаки установлены в городе на месте пересыльного пункта и бывших центральных ворот гетто. Издана Книга памяти жертв фашизма, изданы монографии об уничтожении евреев на Украине и в Винницкой области, автор кандидат наук А.И. Круглов. Оборудованы помещения нашего Совета многочисленными стендами (электрифицированными), наглядными пособиями, фотоальбомами — 22 шт., архивными материалами, фотовитриной более 550 фотографий бывших узников концлагерей, гетто, рабов рейха. Имеем активные связи с могилевскими землячествами в США, Израиле, Германии, России, с организациями бывших узников Освенцима, Заксенхаузена, Майданека. У нас часто бывают делегации узников из Австрии, Германии, Польши, США, Израиля, России.
За большую работу по увековечиванию памяти жертв нацизма, социальную и другую деятельность Совета, по ходатайству руководства Украинского Союза узников-жертв нацизма, я награжден орденом “За заслуги” ІІІ степени. В 2000 г. избран в Бюро Украинского союза. В настоящее время наш Совет продолжает активно работать по многим проблемам увековечивания памяти о жертвах нацизма, расширению социальной помощи нуждающимся, по оформлению сотен людей-узников на получение компенсации от Германии.