Зеленская (Щербак) Вера Михайловна

Украинка, родилась в с.Кушугум 23 ноября 1926 г.р. В 1941 г. началась война, я только успела окончить 7 классов, не успела даже получить свидетельство об окончании. Пришлось уже восстанавливать свидетельскими показаниями учителей после войны. Началась мобилизация на войну. Нас было четверо у мамы.
Отца нашего репрессировали в 1938 году. Маме было всего лишь 32 года. Мы жили очень бедно. Когда началась война, вся молодежь пошла на поле убирать хлеб. Косили хлеб серпами, вязали снопы вместе со взрослыми. Работали день и ночь, а ночи в то время были лунные. Затем сносили снопы на тока и молотили цепами, затем веяли на веялках и грузили зерно в шарабаны и отвозили на станцию, спешили убрать и вывезти зерно, чтобы не досталось фашистам. Работали босыми, бо не было лишней обуви. В школу ходили — один приходит, снимает, а другой одевает. Заводы остановились, начали эвакуировать оборудование на Урал, Сибирь, а вместе с оборудованием эвакуировали и семьи.
А сельское население никому не нужно было, да еще дети «врагов народа» — родителей, которых репрессировали. Но жить на что-то надо было. Сначала ходили, собирали колоски, потом начали нырять в воду, доставать ракушки, варили и ели. Мужчин было очень мало, все ушли на фронт, и вся тяжесть жизни легла на плечи наших матерей. Мне было 14 лет и 7 месяцев.
Наши войска быстрыми темпами начали отступать и вскоре зашли немцы, начали грабить население, забирали коров, курей, свиней. Вообщем, они стали хозяевами на нашей родной земле. У нас в селе был известковый завод, который тоже не работал, так как мужчины все ушли на фронт, а женщины здесь не работали. Поступил приказ, чтоб завод работал. Начали на работу набирать женщин и обучать, но на эту работу не очень шли женщины. В 1942 г. началась мобилизация добровольцев на работу в Германию. Но добровольцев оказалось мало. Тогда начали насильно забирать и отправлять на принудительные работы в Германию. Известковому заводу не хватало рабочей силы, и тогда начали приглашать несовершеннолетних девчат на работу на этот завод, что кто будет работать на этом заводе, того не будут брать в Германию. Завод этот возглавлял местный немец, который жил в Балабино. Пошла туда работать и я. Женщины работали наверху, обжигали известь в печах, затем выгружали с печей вниз, в бункера, а мы внизу эту известь грузили в вагонетки и откатывали по узкоколейке до вагонов, потом выгружали эту известь в вагоны. Известь выедала глаза. Глаза всегда были красные, слезоточивые, задыхаясь, мы терпели, работали, лишь бы не забрали в Германию. В один день подошел к нам мастер Миллер и сказал, что девчата, я вас отправлю работать в плавни, делать заготовку очерета, зачем-то понадобился очерет. Таким образом хотел нас уберечь, чтоб не забрали в Германию.
Но есть такая пословица: чему бывать, того не миновать. Построили нам там балаган в болоте, между крапивой и прочей зарослью. Так мы там и жили, кормили комаров и всю ночь чесались от крапивы. Но случилась со мной беда. Я подколола ногу и к вечеру нога у меня вся покраснела, распухла, и я не могла стать на ногу. Бригадир сказал, что надо меня срочно как-то доставить домой, а то может случиться непоправимое горе, а у них тут ничего нет из медикаментов. Он вышел и пошел на дорогу, возможно, кому-то перекажет, чтоб меня забрали. А тут ехал дед на подводе к парому. Он попросил его, чтоб меня как-то доправил домой. Дед согласился, и он отправил меня с ним домой. Мы добрались где-то в 12-м часу ночи, вроде никто и не видел, когда меня дед привез, а в час ночи уже пришел наш местный полицай и забрал меня.
Как не плакали, как не просили его не забирать меня больную, ничего не помогло. Привезли меня в школу, а там уже полно было таких как я. 28 августа 1943 года из Софиевки нас погрузили в товарные вагоны и начали отправлять состав, родители приехали вместе с нами, начали кричать, плакать: мы себе, они себе, и бежать понад составом. А немцы начали стрелять в толпу, и перед нашим вагоном в толпе упала женщина. Мы не знали, чью мать убили, мы всю дорогу ехали и плакали, рыдали. Теряя одна за другой сознание, не зная, чью же мать убили. И узнали аж когда вернулись домой – это была женщина из Веселянки, мать одного парня, который ехал в этом составе. Сколько везли нас, не знаю, но нам казалось так долго. Остановились мы в Перемышле для санобработки, где обслуживающим персоналом были польки. Очень жестокие, били резиновыми плетками, если кто-нибудь задержался. А у кого обнаружили вши, обстригали наголо. Дальше нас уже повезли в Германию и первый раз нам дали кушать. Брюква и вода, причем нарезанная крупными кусками, как свиньям. Мы, конечно, ее не ели, вылили ее под вагоны, за что мы получили плеток, а они сказали, что будем еще рады этой брюкве. Кормили нас в основном брюквой, иногда по 2 шт. картошки, и та порченая.
Мы были пухлые от голода и от того, что стоя работали по 12 часов у станка несовершеннолетними, истощенными. А однажды француз, работавший с женой рядом, что-то между собой поговорили и дали мне свой стул, на котором они сидели. Так обермастер Киль как увидел, что я сидя работаю, так он меня как ударил, так я вместе со стулом аж на пролет полетела, хотя работа у меня была такая, которую можно было выполнять сидя. А проходил мастер-немец с другого участка и показал пальцем на него, что он дурак. А позже подошел ко мне другой мастер, который видел все это, как он меня ударил, и говорит, что русским нельзя сидя работать. Это только иностранцам из других стран можно. И, оглядываясь по сторонам, начал меня спрашивать: «Говорят, что вы из Запорожья?» — Я отвечаю: «Нет, я из Кушугума». – «Знаю, — говорит, -где этот Кушугум, а мельница шинвазкая живая еще?» — Я говорю, что да, бо я знала, где эта мельница, мы с мамой на работу ходили мимо нее. И начал меня спрашивать про склады ихние, оказывается, это он сам эмигрант 17 года из Запорожья и это их мельница. Когда я приехала домой, то я эту историю о встрече с эмигрантом из Запорожья рассказала.
А родственники сидели, слушали, и бабушка руками всплеснула и сказала: «Так это же я у этого хозяина мельницы служила и от них замуж вышла». Говорит, хозяин был очень хороший, доверял ей все ключи от своего хозяйства, когда они уходили на работу. Но это, наверное, был их сын уже. Он ни разу даже не заговорил по-русски до этого случая и никогда даже крошки хлеба не дал. Видел, что мы пухлые стоим, работаем. Или он боялся сам этих немцев, или, возможно, какая-то месть. За эмиграцию. Вобщем, ни хорошего, ни плохого с его стороны не было. Работала я в КДФ — так мы знали тогда название завода, на котором работали, оказалось, это был участок Фольксвагена. Это мы уже узнали, когда разыскивали документы о работе в Германии. Я работала на сверлильном станке, сверлила дырки в трубе к легковым машинам – большим напильником. Благодаря которому, я спасла целый барак с пленными, которых должны были расстрелять. Напротив меня работали пленные, и они попросили у меня этот напильник. Они ночью распилили решетку, и все вышли в лес во время бомбежки, а предупредил их немец, который в ту ночь охранял, без руки, Вальтер.
А когда освободили нас англо-американцы, то мне пришлось встретиться с одним из тех военнопленных, Борисом, который помог мне уехать домой в июне 1945 г. первым составом. А он уже был в воинских частях после побега. Но это было уже за несколько дней до освобождения. Так я проработала с 23 августа 1943 г. по 12 февраля 1945 г.
Успела побывать и под арестом гестаповцами, испытала голод и холод, издевательства и побои, и штрафлагерь тоже, испытала всего. Была брошена между овчарок-собак, которыми надо мной издевались полицаи, кусками мясо на ноге повырывали, я кровью истекаю, а они стоят и смеются. Днем кормила собак, убирала, мыла после них каждую минуту, а на ночь вели в штрафлагерь. Там начинались новые издевательства до измора, а кто не выдерживал, его живьем добивали, а остальные стояли и смотрели на все издевательства, не зная, над кем следующим начнутся пытки. Потом снова выводили на улицу и заставляли подымать непосильные тяжести, мочить руки то в горячей, то в холодной воде, потом браться за металлические прутья мокрыми руками и держаться, пока не разрешат опустить, а начинаешь отрывать руки — от них шкура остается на тех прутьях. То заведут под душ, и капает вода на голову. А ты не можешь повернуться никуда, стоит с плеточкой полицай. Спали на нарах, на матрацах из соломы. В бараке щели в палец – холодно, а мы полураздетые. Вобщем, всего не опишешь, в письмо не уложишь.
А когда освободили англо-американцы, начали нас кормить всем, что только было у них. Мы просились домой поскорее, а они говорят: «Мы вас откормим, чтоб приняли человеческий вид, тогда и отправим. Потому что дома там вас ничего хорошего не ждет». Так и вышло, до войны нас считали врагами народа из-за репрессированного отца, которого в последствии реабилитировали из-за отсутствия состава преступления, а потом нас начали называть репатриированными и презирали как врагов.
А мы ведь не сами поехали. Нас под конвоем угнали. Нас бросили малолетними, никто нас не защитил. Посылали на разные тяжелые работы по восстановлению народного хозяйства, а некоторых и за пределы Родины высылали. По-разному было в разных местах, но это было. Приехали, а тут 1946-1947 неурожай и голод, на селе карточек не выдавали ни на продукты, ни на хлеб. Люди пухли, умирали, валялись на улицах, некому было хоронить. Но мы и дома пережили все трудности, выжили, пошла учиться и работать, а там нас распределили по столовым, работали бесплатно, а учились вечером. Таким образом, мы выжили и выучились, и определились в жизни и на работе. Восстанавливали разрушенное хозяйство города, завода. Ходили на субботники и воскресники, садили кругом деревья, кустарники. Строили дамбу, которая соединяла старую и новую часть города.
Мы были безупречны в труде, в учебе и в общественной жизни. Создали семьи, выучились, но жизнь на полпути оборвалась, муж мой тоже выпил горькую чашу, ушел из жизни, и я осталася вдовой, больная.
Но, несмотря на свой 81 год, я уже 16-й год занимаюсь общественной работой после пенсии, и до пенсии я всю жизнь занималась помимо работы еще и общественной работой. Имею 47 лет трудового стажа, инвалид 1 гр., участник боевых действий, председатель Запорожского района г.Запорожье, член совета Запорожского областного отделения Украинского союза узников-жертв нацизма, член бюро и выполняю работу гл.бухгалтера и экономиста. У меня не было детства, не было и молодости, и на старости приходится выживать с кучей болячек, но я не падаю духом, стараюсь преодолевать все трудности в жизни.